Время дождей

Телефон старухи Ковригиной и ее дочери упоминался в начале последней сотни. Ненюков приехал к ним под вечер хмурым февральским днем. Пожилая женщина молча открыла дверь и ушла в кухню. Она, видимо, стояла там, когда Ненюков позвонил. Света не зажигали. Из окна виднелась незастроенная пустошь у Электролитного проезда, освещенная вывеска клуба «Металлург». Дальше, за домами, полыхала труба медеплавильного завода, необъятная даль при теперешней интенсивности застройки.

— Раньше пецьки утром топили, — обернулась Ковригина, — теперь, видать, и ноцью топят!

Мысль эта, видно, приходила не раз — женщина высказала ее со сдержанной силой старческой убежденности.

— Любопытный у вас выговор. — В справке, составленной отделением милиции, значилось, что старуха недавно приехала к дочери из Архангельской области.

За пустошью кружили белые дымы и таяли между линиями высоковольтной связи у Котловского кирпичного завода.

— Дак мы торженгские… — сказала женщина.

— Торженгские? — Ненюкову показалось, что он ослышался.

— Так-то пишется Большой Поцинок…

«Где он слышал название этой деревни?! Большой Починок!…»

— Дочка вытребовала нас в Москву, — говорила Ковригина, — беда с девкой: неладно живет… Мужа нет.

— Понимаю, — у Ненюкова была привычка говорить «понимаю».

С того разговора у окна, против медеплавильного завода, началось дело Спрута, Филателиста и других.

«Большой Починок!»

«Позднова!… — Ненюков вспомнил. — Первооткрыватель Ан-типа Тордоксы, знакомая и советчик онколога, его главный консультант по вопросам древнего искусства… Определенно, она упоминала Большой Починок. Странная связь…»

Не прошло и часа, как он уже разговаривал по телефону с профессором, потом с Поздновой.

Профессор тоже слышал название Починка.

— Речь шла об иконе. Об очень редкой иконе, находящейся в этой деревне…

Позднова ушла от прямого ответа:

— Большой Починок? Глухомань, бездорожье. Мне пришлось бывать…

Ненюкову почудились настораживающие нотки.

— Комары?

— Пропасть, Владимир Афанасьевич! Болота вокруг!

— Там что? Частное собрание икон?

Ответ он услышал не сразу.

— Одна икона, — Позднова вздохнула.

— Редкая?

— Уникальная. «Святой Власий».

— Тордоксы?!

«Снова Тордокса!… — Для Ненюкова наступила пора везения. — Срочно ехать! Гонта может выезжать уже завтра!»

— Как вы добирались туда, Ассоль?

— Через Каргополь. Дальше пешком.

— И вы не сказали — кто владелец иконы?

— Фадей Митрофанович Смердов, пастух. — Она помолчала. — Не собираетесь ли к нему в гости?!

— Пока не решил…

Он позвонил в управление, потом Гонте:

— Завтра выезжаешь…

Ничто, казалось, не предвещало осложнений.

Кремер выехал ночью, он опередил Гонту на сутки.

Из Ухзанги до Торженги Кремер шел на лыжах — с приличной скоростью, ровно, почти не снижая темпа. Ходить на лыжах он умел…

Глава вторая ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ТОРЖЕНГЕ

(Три недели до задержания Спрута)

1

Кремер шел, накатывая легко, как в студенческие годы, когда декан вывозил весь курс на лыжах в Привалово. К поездкам начинали готовиться загодя, но накануне погода обычно портилась, выезжали в метель либо в дождь. За пять лет выработался несложный ритуал вылазок — гонка, костер, гитара. Перед возвращением в Москву полагался дружеский ленч, трапеза. Декан угощал ближайших учеников кофе из термоса и читал тихо, почти шепотом:

«Плывут облака, все белое солнце закрыв. И странник вдали забыл, как вернуться домой…»

Темнеть, казалось, начало сразу, как только Кремер вышел из Ухзанги. Дважды пришлось делать привал, проверять, не сбился ли с пути.

«Я назад обернулся, глянуть на дом родной. Но большая дорога тянется в пустоте…» В шестом веке Сяо Тун включил «Девятнадцать древних стихотворений» в знаменитый «Изборник» — с тех пор они обошли мир.

Торженгский погост открылся внезапно, на фоне сумерек, — шатровая стройная церковь и оставленная жителями деревушка. У домов в довольно крупное даже для этих мест озеро впадал маленький незамерзающий родничок. Кремер зачерпнул пригоршней воды — живые, как ртуть, капли сразу же разбежались на ладони.

С пригорка смотрела олонецкая изба со множеством окошек, балкончиком на резных балясинах и широким бревенчатым накатом, ведущим на второй этаж. Вместо трубы крышу украшал странный резной дымоход. Изба по-черному, рудная.

— Блестяще совершенно! — Кремер не заметил, что повторяет выражение, которое находил пустым и бессмысленным.

Он свернул к избе, сбросил лыжи, прошел внутрь. Дверь привела в огромные, высотой в четыре-пять метров сени, затем в низкий, с печью без трубы, зал. Древняя печь была посажена в ящик, как в сани, черный от копоти потолок казался еще ниже.

Кремер осмотрел летние комнаты, прошел вниз, в зимовку, — с иконами в углу и выщербленными лавками вдоль стен. Иконы бросались в глаза — облупившиеся, но не старые. Изображения святых были наклеены на дощечки, обнесены станиолевым окладом.