Время Ф

Летописец по имени Нестор
Отсидел себе мягкое место…

Они ушли в буфет, выдвигая фантастические идеи поиска. Вернулись к каталогам. Поспрашивали у служителей архива. Те кивали головами, советовали всяк по-своему, выказывая эрудицию и желание помочь. Но дело не сдвинулось. А потом к ним подошел молодой человек в сером костюме. Молодой человек был приветлив, но сдержан. Не представился. И речь повел так как-то между прочим, что мол, зачем вам всё это? Ну, для чего? Тоже мне, тема… Вот, хоть бы Елисаветинский переворот — вот это да! Братья Шуваловы. Иван Антонович. Миних. Вот это интересно. При этом молодой человек время от времени озарял лицо улыбкой, подобно тому, как в ночном небе расцветают салютные залпы. Иногда эти светозарные залпы не попадали в тему его слов. То есть он читал когда-то, вероятно, что люди при разговоре улыбаются, или его так учили… Брат ордена Иисуса Станислав Кржевич выслушал всё очень внимательно, поблагодарил, пожал руку. Они с Митей покинули архив.

— ? — молча спросил Блюм.

— Оно самое, — подтвердил Кржевич.

… Девять дней в Торжке отмечали неожиданно чинно. Всё очень прилично. Разве что толстая девочка страдала теперь метеоризмом, а так всё очень сдержанно: скромно и печально. Это совпадало с настроением Мити, который после истории с дядькой не знал как вести себя. Приглядывался к Гане, ничего не спрашивал, рук не тянул. Всё строго «здрассьте-пожалуйста-будьте-так-добры». Ганя была красива, а Кирилл Сергеевич был в Москве в бинтах с переломанными ребрами. Ганин папочка на поминки не явился, как и на похороны. Что за гусь? Кто они такие, с цирковым «Москвичом», с интригами, подлостью? «Наверное, исключительные гады,» — думал Блюм, не в силах отвести взгляда от Энгельгардт.

Сидели, тихо вспоминали Марию Аполлинарьевну. Соленые огурчики, капуста квашеная, грибочки. Вот-вот должна была поспеть отварная картошка. Всё просто, по-домашнему. Селедка, лук колечками, колбаса, студень с хреном. На подоконниках герани, за окнами тишина, часы на стене тикают. Кот трется под столом об ноги. Бах! - хлопает входная дверь вдалеке. Крик. Громко. Из сеней.

— Суки! Жопы греете? В тепле сидите! Андрей, водки! — старушечий голос, – что, суки, не ждали? Страшно? А-ааа! Зассали??? Где водка, черт дери? Укушу! — Фея Карабосс вваливается в комнату. Она вся измазана землей. Лиловые пятна пунша по подолу. В волосах комья мерзлой глины. Руки изодраны в кровь. Рожа синяя. За ухом пластмассовая роза. Берет рюмку.

— Будем здоровы!

— Накиньте на Марию Аполлинарьевну шубу…

— Шубу…юбу… Гниды казематные! Водки дай, конь педальный! Кто гроб заколачивал? Ты, Лёвушка?? Плотник хренов… Ну, спасибо тебе, — она попила водки, немного обмякла.

— Иду сейчас с кладбища… маслята? давай сюда… иду. Сколько здесь живу, никогда в Торжке живого милиционера не видела. А тут, пожалуйста. Явился. Призрак что ли? В шинэле и с рэвльвером. «Гражданка, предъявите документы». Щас, говорю, я тебе свидетельство о смерти покажу. Га-га-га, — заржала фея Карабосс, — даже не попрощался… как дал копоть!.. Лёвушка, что у тебя с руками? Как в порядке? Так наливай! Чего ждешь?… Ленка! Где эта прошмандовка? Ленка! Папиросы мне принеси.

Ганя дернула Митю за рукав:

— Пора сматываться отсюда, — прошептала она. Все были заняты феей Карабосс, Мите и Гане удалось уйти почти незамеченными. Они побежали к реке.

— А чего мы бежим?

— И правда.

— Что теперь делать?

— Минуточку…

— Придумаешь еще один жульнический финт?

— Да! Да, Блюм! Щас я придумаю, уже придумала.

— Так что?

— Едем к Борщихе.

— Новое чучело?

— Таких еще поискать.

— Хуже, чем Мария Аполлинариевна?

— В своем роде Борщиха неповторима.

— У феи Карабосс трудный характер…

— Восемнадцать лет лагерей.

— А-а…

— А ты думал…

— Ганя… — сказал Блюм.

— Только не ври!!!

— Я! Я вру? Ты о чем?

— Блюм, не надо. Не надо. Помолчи лучше.

— Ладно.

И они поехали к Борщихе…

Мимо заснеженных болот на автобусе до Твери. По мосту через Волгу. Потом электричкой на север. В электричке тепло, но неуютно. Бродячие продавцы: «мороженое сливочное, молочное, крем-брюле, со смородиновой начинкой – десять рублей. Рожок гигант — пятнадцать рублей. Шоколад фабрики «Россия». Молочный, горький, с орехами, изюмом». Заходит маленькая слепая старушка в черных очках, в платочке, в руках струганая еловая палка. Пассажиры думают, сейчас попросит Христа ради и двинется по проходу. Всё сложнее. Она прислоняется к стенке, зыркает из-под черных очков слепым глазом и запевает псалом.

Когда, Спаситель, Ты сотрешь
С лица земли обман и ложь?
Когда придешь? Дай мне ответ.
Когда меня с собой возьмешь?
Туда, где горя больше нет…

Следует довольно длинный текст с настоятельным требованием истребления всего живого. Песня имеет отклик в сердцах. Слепая собирает деньги, идет по вагону, ритмично ударяя палкой в пол.