Время гарпий

— Платон в диалоге «Государство» говорит о мойрах, сидящих на тронах посреди Вселенной, в белых одеждах, с венками на головах, — пожала плечами она. — Первая, Клото, «Пряха», вечно прядет нить, олицетворяя неуклонное и спокойное действие судьбы. Вторая, Лахесис, «Судьба», помогает ей, делая узелки и переплетая нити. Она олицетворяет все случайности судьбы. А третью зовут Атропос, «Неотвратимая». Она олицетворяет не только неотвратимость судьбы, но и смерть, поэтому иногда ее зовут «Перерезающая нить». Их веретено тоже имеет имя — Ананке, «Необходимость». И звуки движения планет, которые сейчас записывают в космосе со спутников, — это пение мойр. Клото поёт о настоящем, Лахесис — о прошедшем, Атропос — о будущем.

— Неплохо! — похвалили ее часы. — Замечу лишь, что в поздней античности мойры считались дочерями Зевса и Фемиды. Но еще Платон считал их порождением Ананке. Кто-то приписывает отцовство Хроносу, но я здесь абсолютно ни при чем! Когда-то вообще считалось, будто у каждого человека есть своя мойра, но, согласись, тогда бы никаких концов было не найти. Это абсурд! Гесиод, пожалуй, ближе всех подошел к истине, считая мойр дочерями Ночи. Все это не так уж важно! Рождение и смерть стоят под особым покровительством мойр. Поэтому Дельфах изображались только Клото и Лахесис, чтобы не подключилась Атропос. Разговор с Неотвратимой получается крайне коротким, она не дает предсказаний! Вместо ответа она просто рвет нить.

Часики поперхнулись, закашлялись. Нижний ящик у них выдвинулся, а в нем стоял небольшой поднос с красиво нарезанным лимоном и бельгийским шоколадом ручной работы. Возле подноса играли алмазными гранями две стопки с коньяком.

— Как вспомню этих нервных озлобленных на всех женщин, сразу все в горле пересыхает, — пояснили часы, опрокидывая прямо на себя рюмку с коньяком. — Чего сидишь? Пей! Говорим вообще-то на полном серьезе о когда-то закрытом знании, превратившемся сегодня… в сказочку для убогих и отверженных. Без коньяка не проникнешься. За экстервизм!

Коньяк был без спиртового привкуса, терпким и душистым. Больше всего ей понравилось, что выпитая рюмка тут же снова полнилась сама собой. А вот с шоколадом такого не получалось, шоколад часики подгребали под себя двумя лапками, перемазав коричневыми разводами старинные карты в стиле рококо.

— С мойрами есть несколько тонких моментов, на которых удалось сыграть, — продолжили часы, чавкая лимоном. — С одной стороны, они определяют момент смерти человека и заботятся, чтобы никто не прожил дольше положенного ему срока. Они отслеживают смену времен и поколений, чтобы никто здесь «не задержался», чтобы время никто не останавливал. На самом деле это вовсе не богини судьбы и смерти, как их обычно воспринимают, особо не задумываясь, на чем Вселенная держится. Да кто нынче о таких вещах задумывается? Нынче ведь «выживают», а не живут, забывая, что другой судьбы мойры не дадут. Поэтому мойры — богини закономерности и порядка в мире, а также… внимание, мин херц! Они, как и горгоны, хранительницы всех проявлений души. А как дочери Ночи, мойры — сёстры и союзницы эриний, ночных кошмаров всех, кто нарушил человеческие божеские законы, но ушел от возмездия. Так я им говорю, что за дела? Некоторые тут обыски проводят, с эскрутизмом борются, а их все равно под КамАЗ пустят раньше времени, не посоветовавшись с мадам Атропос. Так можно у них то, что от КамАЗа останется… как-то аккуратненько в другое место подвязать? Ферштейн?

— Насколько я поняла, мне дается еще немного времени, — сказала она, с удовольствием прикладываясь к коньяку. — Коньяк замечательный! Надо перед обыском все же людям коньяк давать, это вообще редкие садизм — устраивать такое в мирное время и без анестезии. Так какое условие они там поставили?

— Ты должна собрать всех своих сестер! Как в орфическом гимне, которым ты от придурков с гипнозом закрываешься, — ответили часики, покачиваясь. — А знаешь, я раньше Атропос считал редкой зверюгой. Между нами, конечно. Приходилось уже просить, знаешь ли, за Каллиоп. В твоем случае на успех даже не рассчитывал, если честно. Ты ж у нас нынче кто? Ты у нас нынче народная сказительница каких-то сказочек! А в общественном плане — какая-то эстермалистка. А где эпос? Где героизм, я спрашиваю? А какая мелкая в твоих сочиненьях натура? Пишешь про каких-то пыжиков… Где брутальный мужчина средних лет, всегда готовый… на все такое. Ну, ты меня поняла. Очень на это рассчитываю.

— А я откуда такого тебе возьму? — возмутилась она. — Где я бы такого увиделато? Сегодня полдюжины служивых у меня в доме топтались, а как куртки надели… вообще стали все на одно лицо! А лицо… как яйцо. Или задница. Ни глаз, ни родинки… Думаешь, если б я Ахиллеса нашла, то сама бы такому на шею не кинулась? Фиг бы я его вам описала! Потому раньше Каллиопами женщин и не назначали. Я бы свою личную жизнь устроила, а не романы бы писала. Нафиг мне эти двести наций сдались с ихним экстремизмом! Я бы всем две фиги выкрутила бы! Вот, гляди! Я бы такого себе оставила!