Время гладить кошек [litres]

В этой кровати мог оказаться кто угодно

Терпко-сладкий кисло-молочный запах женских подмышек, немного спертый обстоятельствами и трудом, к такому надо было привыкнуть. Тим не только привык, но даже полюбил. С этими ароматами слышны были детство, мать, объятия, женщина в самом теплом смысле этого слова. Он повернул голову, теперь его нос уткнулся в грудь Томы и вдыхал сочную женскую плоть, как розу, которую невозможно сорвать, ею можно только дышать.

– Перестань, от меня пахнет, и мне надо помыться.

– Не надо, мне нравится так!

– Шутишь? – Ей не нравились его шутки, она понимала, что он постоянно иронизирует, но ответить как следует не могла, не хватало чувств, но особенно ей не нравился его смех. Он был какой-то козлиный.

– А тебе старуху не жалко?

– Нет, она же богата, я беден. Бедные всегда смеются над богатыми, а богатые – над бедными. Только смех этот разный.

– Теперь я понимаю, почему ты так смеешься.

– Как?

– Как козел.

– Правда? Я и не знал, что козлы умеют смеяться.

– Еще как.

– Выходит, у них чувства юмора больше, чем у тебя.

– Ты думаешь, что если я не смеюсь над твоими глупыми шутками, значит, у меня нет чувства юмора?

– Есть, есть, чего ты так раздухарилась?

– Все, хватит с меня. Ухожу я от тебя.

– А под рукой ни одной тарелки. – Снова засмеялся он козлом.

– Выключи уже своего внутреннего козла.

– Она ругалась бокалами и тарелками.

– Даже не мечтай, – зло посмотрела она на него. Когда между глаз на ее переносице появлялась складка, словно сверкнула молния, он знал, что это не сулило ничего хорошего. а на улице в подтверждение громыхнул гром. Гроза была не за горами.

– Так ты совсем? – Не хотел он ссориться.

– Пошла варить кофе.

– Иди, иди к своему Марату.

– Вот и пойду.

– Вот и иди. Так или иначе, все возвращаются к бывшим.

Она промолчала, встала с гамака. Накинула на себя халат равнодушия. Меньше всего ей хотелось встречаться с бывшим.

Больше всего она не любила копаться в прошлом. Все эти раскопки отдавали средневековьем, поисками черепков, чтобы склеить чашку и пить из нее дальше невкусное пойло нелюбви. Окружение тоже не устраивало, казалось, все люди портятся, кроме нее. Они портятся еще быстрее, чем погода.

На улице тем временем начинало накрапывать. Погода действительно портилась. У нее была аллергия, и ей было на все начихать, на все чувства и глупости человеческие.

– Слышишь?

– Что?

– Кто-то все время говорит.

– Нет.

– Это мои поступки.

– Кто?

– За настоящего мужчину всегда говорят поступки.

– Твои только шепчутся.

– Если бы ты сказал это слово, я бы осталась.

– Какое слово?

– Уходи.

– Нет, я на такое не пойду! – возмутился Тим.

– Я бы тоже не пошла, на улице черт знает что, – грустно улыбнулась Тома.

– В тебе столько плюсов, что однажды я все равно уйду. Твоя проблема в том, что у тебе нет недостатков.

– У меня нет отца, и этим ты пользуешься. Иначе он пришел бы и тебе надавал.

– Как страшно стало. А где же он, такой смелый, куда делся?

– Я его не помню совсем. Помню только отчима, который стал спать в нашем с мамой доме, когда я была совсем малюткой. Я его не любила, я не могла понять, зачем маме еще кто-то, если у нее есть я. А еще он притащил с собой рыжего кота. Мне не нравились его большие очки, они увеличивали глаза, которые, как мне казалось, видели меня насквозь.

– Чьи глаза? Кота?

– Нет, отчима, дурачок. Так вот, когда он очки снимал, его взгляд становился еще холоднее, далекий и неживой. Чувствуя свою безнаказанность, я хамила ему при любой возможности и никогда не называла по имени. Когда он случайно натыкался на меня в коридоре, я тут же отвечала, как сейчас помню:

– Ты слепой, что ли?

– Извини. – Посмотрел он на меня. За его большими очками была бездна.

– Ты тоже меня извини. Знаешь, меня все время мучил вопрос: могут ли слепые от рождения люди видеть сны?

– Во-первых, я не слепой, во-вторых, нет. Слепые не видят снов, если они незрячие с детства. Даже время их не лечит, оно просто прописывает всем ностальгию.

– Я не поняла про ностальгию.

– Вырастешь – поймешь.

– Мне до сих пор стыдно за мою нелепую грубость, – покраснела Тома.

– Так он плохо видел?

– Да, сколько его помню, он постоянно читал и что-то записывал в свою общую тетрадь. Толстая такая была тетрадка с багровой обложкой. Мне всегда так сильно хотелось в нее заглянуть, но я боялась, что он меня застукает и посмотрит своими жуткими, как темная пропасть, глазами и я пропаду в этой пропасти. Я не понимала, за что мать его так любит и так печется о нем. Кормила его, как любимого сына. Только потом до меня дошло, когда мать заболела, точнее сказать, она болела уже давно, просто я ничего не знала, она начала чахнуть на глазах, пока ее не увезли в больницу. Он остался и стал заботиться и обо мне, и о матери. По ночам грузчиком в молочном магазине подрабатывал.

– Мужик.

– Да, мужик, мать его до сих пор вспоминает, а я так и не смогла простить ему любовь к моей матери, хотя она и мне и матери жизнь спасла. Странно, правда?

– Как говорила моя бабушка: все пройдет. Главное, чтобы не по мне. А что с тетрадкой?