Время горящей спички

Поездка в Иркутск, на Байкал, к святыням иркутской земли ни в коем случае не туризм. Это паломничество. И оно по затратам ничуть не дороже любой заграничной поездки, но благотворней, целительней. Не пальмовую, а кедровую ветвь привезет паломник из Сибири, но это та же самая ветка Палестины, воспетая Лермонтовым, кроме того, мы учимся у сибиряков человеческим качествам, утраченным в Европе: сердечности, выносливости, сдержанности, молчаливости. Уже нам и к декабристам пора относиться иначе, уже пора их жалеть, заблудших, уже пора видеть в декабризме высочайший подвиг души русской женщины, ее высокого характера, ее жертвенной любви, ее верности супружеским узам. Также в Иркутске свершается поворот от прославления сосланных в Сибирь революционеров к обретению своих святынь, к прославлению забытых имен своих знаменитых земляков. Слова Державина на могиле Шелихова в Знаменском монастыре: «Помни, потомок, что росс и на востоке громок» — не должны быть нами забыты.

Помню, как в семидесятые и восьмидесятые годы моих иркутских знакомых очень огорчал лозунг, выдвинутый тогдашней идеологией: «Превратим Сибирь в край высочайшей культуры!» И превращали, наполняя край стройками чудовищного вмешательства в природу. Гибли, затапливались леса и пашни, время породило тип человека хамского, бесцеремонного, варяжистого. Теперешние демократы очень многое взяли из своей тогдашней комсомольской юности.

Но выстояла Сибирь, и нам надо ехать в нее, учиться у нее.

Светлеет за окнами московский рассвет, а в глазах дороги Прибайкалья. Испытанные морозами, закаленные ветрами, стоят в глазах села, и деревни, и города Приангарья и Приморья: Усть-Уда, Усть-Орда, Усть-Куда, Косая степь, Тальцы, Балаганск, Хомутово, Тихонова падь, Бирюльки, Смолещина, Верхоленск… И дороги, дороги. Здесь основательность пространства подкреплена надежностью времени. Время здесь не суетится перед модами по-европейски, не скачет за новациями, твердо стоит на камне веры и народности. Мне показалось в этот раз, что я услышал музыку пространства. Но никогда не смогу передать ее. Она во мне.

Она услышалась давно, еще в вятском детстве, когда наше семейное застолье пело русские песни. И отец обязательно говорил:

— Не имеем мы никакого права расходиться, пока не споем про Байкал. И «Далеко, в стране Иркутской». Мать, поддержи! — И запевал: «Славное море, священный Байкал…»

Меня, как и России, не было б без Сибири. Она снова спасает Россию, как спасли Москву сибирские полки в 41-м.

Возлюбленное Богом

Великий и судьбоносный для России день 4 июля, а по новому стилю 17-го, окружен сияющим ореолом небесных заступников, апостолов. Рядышком собор Славных и всехвальных Двенадцати апостолов, бессребреников Космы и Дамиана, священномученика святителя Филиппа, митрополита Московского, всея России чудотворца; в день 17-го — память преподобного Андрея Рублева, на следующий — обретение мощей преподобного Сергия Радонежского и память преподобномученицы великой княгини Елисаветы и инокини Варвары, еще через день — явление иконы Божией Матери в Казани…

А сам день 17 июля — день страстотерпцев: императора Николая II, царицы Александры, цесаревича Алексия, великих княжон Ольги, Татианы, Марии, Анастасии — промыслительно выпал на день земной кончины святого благоверного князя Андрея Боголюбского. Кончины насильственной. Страшной, как и царственных мучеников-страстотерпцев Дома Романовых, свершившейся тоже 17 июля.

Боголюбово. Место, возлюбленное Богом. Место, где начиналась царская власть на Руси. Место, отмеченное с самого начала Божиим чудом. Место, где чудеса Божии не прекращаются и по сей день. Место, где особенно чувствуешь милость Божию к нам, грешным. Место, где обостренно ощущаешь промыслительный ход русской истории.

Целую вечность, тридцать пять лет назад я был здесь. Счастливый, влюбленный в молодую жену, я больше был занят ею, чем окружающим. Но поездка была незабываемой: стены монастыря, церкви, тогда полуразрушенные, полумузейные, камни двора, сам воздух ранней осени, — все всегда потом вспоминалось. И все эти годы по три, по четыре раза в год я ездил на родину, в Вятку, и всегда ждал встречи с Владимиром, с храмом Покрова на Нерли и с Боголюбским монастырем. Вот Владимир, вознесенное ввысь золото куполов Успенского собора, ночью подсвеченное; вот белый силуэт Димитриевского храма. Вот поехали. Ждешь томительно, глядя вперед и вправо — когда появится и поплывет в окнах легкий, до детскости просто, прямо как игрушечный, храм Покрова на Нерли, — и кинешься скорее к левому по ходу окну, чтобы ахнуть от величия, красоты и уверенного стояния над пространством Боголюбовского монастыря. Да, были сорваны кресты, от времени старели стены, но никогда не было ощущения заброшености и униженности монастыря. Не монастырь был унижен, а мы. И стыдно было перед дивным созданием предков, что именно при нас пришло нашествие на красоту и русскую душу.