Время грозы (СИ)

Смутная тоска сдавливала сердце Максима. Потом — пешком, дом-то недалеко. И — устроиться во дворе, на лавочке где-нибудь, в сторонке от своего подъезда, но так, чтобы хорошо просматривался. И ждать. Люська его восемь лет тому назад похоронила, и наверняка замуж вышла. Как возвращаться? Ну хоть посмотреть на нее издали… И на детей… И на мужа ее…

А вдруг она переехала? Ну, соседей порасспросить аккуратно…

Хорошо, дальше-то что? Все восемь лет, как осел упрямый, одно себе твердил: домой, домой! А что дома-то делать — эти мысли от себя гнал, потому что боялся решимость потерять.

Ну вот и теперь отогнать. Решимость уже не нужна, все состоялось, но неясность угнетает, а это ни к чему. Все — потом, там видно будет.

К родителям потом поеду, сообразил Максим. Дай бог, чтобы живы были. Отцу сейчас шестьдесят девять, маме шестьдесят четыре, дай бог, дай бог… Кто-кто, а мама во все поверит. Как явиться, правда… Вот так и бухнуть: здравствуй, мама, это я, твой сын, я не умер, меня вышвырнуло черт знает куда, а потом обратно кинуло, а хоронили вы не меня… Бред… Так и убить ее можно…

Но все равно — к маме. Больше некуда. А уж как — опять же видно будет.

А добраться — доберусь. Троллейбусами, опять же зайцем… Да хоть пешком…

Тоска сделалась острой, обжигающей. Наташа… Вот где мой дом, пронзительно ударило в сердце.

Максим совершил над собой невероятное усилие и переключил все внимание на движение по этому нечистому лесу.

Чувство пространства не подвело. Тропа стала немного шире, между деревьями появились просветы. Вот и опушка.

Оказалось, что Максим выбрался из леса все-таки не совсем там, где предполагал. Но и эти места он тоже знал. Маленький пруд, за ним, слева, лесопилка — во всяком случае, раньше тут была лесопилка. Сейчас тихо, обеденный перерыв у них, что ли…

И поездов не слышно, снова отметил Максим. Тоже, может, перерыв… как это называлось-то… да, технологическое окно…

Он посмотрел направо. Что бы там ни располагалось — да хоть картофельное поле, — все скрывал бетонный забор метра в два высотой. А поверху — Максим напряг зрение — да, точно — поверху шла колючая проволока. В несколько рядов. Правда, с прорехами.

Чудеса, устало удивился Максим. Впрочем, восемь лет… Поди знай, что тут произошло…

Что ж, крюк не такой уж большой. В первую деревню, которая Минино, войти возле лесопилки, выбраться переулком на объездную дорогу, ведущую вдоль деревни к кирпичному заводу. Повернуть в противоположную сторону. Дорога всегда была насмерть разбитая, но по обочине, да налегке — не проблема, даже со сломанным ребром. А там уж и следующая деревня — которая Григорово. Рукой подать. По всей длиннющей главной (и единственной) улице протащиться. И — станция.

Максим ступил на главную мининскую улицу. Опять сжалось сердце. Глубокие рытвины, заполненные тухловатой водой; покосившиеся, дырявые заборы; жалкие почерневшие домишки за ними. И ни души.

Он повернул направо, побрел по улице. Сейчас вон там, по правую руку, немного в глубине, будет управа… тьфу, сельсовет, конечно, а перед ним памятник павшим героям Великой Отечественной — фанерная пирамидка в человеческий рост, выкрашенная серебрянкой и увенчанная гипсовой пятиконечной звездой. Как на воинском кладбище. Дальше убогий магазинчик — Максим никогда не видел его открытым, да и ни один знакомый грибник тоже. Еще метров сто — и поворот налево, на ту самую дорогу.

Память не обманула: сельсовет красовался на своем законном месте, и выцветшее красное полотнище с серпом и молотом нависало над входом. Чуть в стороне стоял грузовичок. Чуднóй такой грузочичок, словно из старых фильмов. «Студебеккер», — подумалось почему-то.

А вот пирамидки не было. На ее месте стоял на кирпичном постаменте, слепо таращась на Максима, бюст человека с густыми усами.

Это надо перекурить, сказал себе Максим. Он достал портсигар с зажигалкой, зажег длинную темно-коричневую сигариллу, затянулся, выпустил дым в сторону бюста.

Окно сельсовета распахнулось, и кто-то крикнул изнутри:

— Эй, товарищ! А ну-ка, стой!

Ничего не понимаю, но дело ясно, что дело плохо, лихорадочно подумал Максим.

Из дверей уже выбегали, топая сапогами, и он решился: сунул руку в карман, нащупал кнопку, надавил на нее.

Пусть дома считают, что все в порядке.

32. Четверг, 7 ноября 1991

Первый за много месяцев… сколько?.. да не так уж много, трех нет… а кажется, что годы… в общем, первый за все время выходной. Даже и не выходной, а — короткий день: до обеда в поле, на кормовой свеклé, после обеда — все в клубный барак.

Как же, годовщина Великой Октябрьской…

Заключенные старались сесть подальше от сцены, от президиума. Возникали мелкие стычки, охрана пока не заглядывала, так что бузили вволю, толкались, выкрикивали угрозы, а передние скамьи пустовали.

Авторитеты соблюдали полное спокойствие, до времени не вмешиваясь ни во что. Несколько приблатненных, да и иные из простых мужиков, кто сидел подольше, принялись гонять новичков. Те, в большинстве своем, покорно все сносили. Не жильцы, равнодушно определил Максим.