Время и боги. Дочь короля Эльфландии

И тут воздвиглись подле меня краснокирпичные здания моей первой школы и примыкающая к ней часовня. На поле чуть поодаль мальчики в светлых фланелевых брюках играли в крикет. На асфальтовой игровой площадке прямо под школьными окнами стояли Агамемнон, Ахилл и Одиссей, а за ними выстроилось вооруженное аргивское войско; и тут сквозь окно первого этажа наружу выступил Гектор, а в классе собрались все сыны Приамовы, и ахейцы, и Елена Прекрасная[6], а чуть дальше через площадку шагали прославленные Десять Тысяч[7] – они держали путь в самое сердце Персии, чтобы усадить Кира на братний трон. Мои школьные приятели кричали мне с поля: «Прощай!» – а в следующий миг пропали и они, и поле; Десять Тысяч греков воззвали: «Прощай», – «Прощай», – повторяла каждая шеренга, проходя мимо меня быстрым маршем, – и все они тоже исчезли. «Прощай», – воскликнули Гектор и Агамемнон, и воинство аргивян и ахейцев; и все они ушли, и вместе с ними пропала старая школа, и я снова остался один.

«Прощай!»

Следующая сцена, заполнившая пустоту, просматривалась довольно смутно: няня вела меня по узкой тропке через общинный выгон где-то в Суррее[8]. Няня и сама была совсем еще девочка. Поблизости развел костер цыганский табор; тут же притулилась их романтичная кибитка; выпряженная лошадь паслась рядом. Вечерело, цыгане, рассевшиеся вокруг костра, негромко переговаривались промеж себя на неведомом, странном языке. Но вот все они по-английски сказали: «Прощай», – и вечер, и общинный выгон, и костер исчезли. Вместо них возникла широкая белая дорога, вместе со звездной тьмой, уводившая во тьму и к звездам, но в начале дороги раскинулись общинные поля и сады – там стоял я, и тут же – толпа, в которой были и мужчины, и женщины. И увидел я, как какой-то человек один уходит по дороге прочь от меня навстречу тьме и звездам, и все люди выкликают его по имени, а тот и слышать не желает, но шагает себе по дороге все дальше и дальше, а его все зовут и зовут по имени. И подосадовал я на этого человека – почему он не остановится и не обернется, если столь многие зовут его по имени? – да и имя какое-то странное! И так надоело мне слышать, как странное это имя повторяют снова и снова, что я с превеликим усилием окликнул его, чтобы он наконец услышал и люди перестали твердить это странное имя. Я с трудом разлепил веки – и оказалось, что имя, которое выкликают люди, – мое собственное, я лежу на берегу реки, надо мною склоняются мужчины и женщины, а волосы у меня мокры.

Призраки

Спор между мною и моим братом в его огромном уединенном особняке вряд ли заинтересует моих читателей. Во всяком случае, не тех, чье внимание я надеюсь привлечь к проделанному мною опыту и к странным событиям, что произошли со мною в тех опасных пределах, куда по легкомыслию и невежеству своему позволил я вступить моей фантазии. А навестил я брата в Уанли.

Уанли