Время и книги

Шли годы. Миновала Первая мировая война. Разразилась Вторая мировая. Почти все приятели Леото поумирали. Умер Ван Бевер, самый старый его друг, умер Реми Гурмон, с которым из всех современных ему писателей Леото сошелся наиболее близко. Умер Альфред Валетт. Валетт опубликовал первые стихи Леото, уговаривал его заниматься сочинительством, печатал все, что тот писал для «Меркюр де Франс». И хоть порой Валетт распекал его за опоздания и бессовестно долгие отлучки из редакции в обеденное время, он же защищал Леото от нападок противников, одалживал деньги, когда тот оказывался на мели. Интересный это был редактор – все, написанное для его журнала, он читал только после публикации, да и то если возникала необходимость. Сотрудников он подбирал с большим тщанием и позволял им заниматься чем они хотели; не дозволялась одна лишь скука. Валетт сделал «Меркюр де Франс» авторитетным журналом с относительно большим тиражом. Однажды его спросили, не читал ли он некую книгу. «Господи, нет! – ответил он. – Хватит того, что я ее издал». Преемником Валетта на посту главного редактора стал некий Жак Бернар. Как-то утром Леото пришел в редакцию, и ему тут же велели пройти к Бернару. Новый начальник сказал секретарю: «Леото, я решил вас уволить – просто ради удовольствия вас более не видеть. Если нужно – я готов заплатить даже из собственного кармана». Леото, как всегда, не замедлил с ответом: «Ради такого удовольствия я сам готов на жертвы». Он собрал пожитки и ушел из редакции, в которой проработал тридцать три года. Вот так, после стольких лет, его вышвырнули на улицу, и он остался без гроша. Леото было шестьдесят девять лет. Он стал хлопотать о пенсии по старости и получил ее.

После войны Жака Бернара судили за пособничество врагу. Как он, должно быть, нервничал, узнав, что в качестве свидетеля обвинения выступит Леото. Однако Леото дал столь умеренные показания, что Бернара оправдали.

Между прочим, за несколько месяцев до этих событий Леото довелось пережить нечто, чего мало кто из нас, писателей, удостаивается. По радио объявили о его смерти. Новость вызвала огромное количество статей, причем, к изумлению самого Леото, хвалебных. Такого он никак не ожидал.

Немецкую оккупацию он спокойно пережил в Фонтене-оксроз. Ему пришлось померзнуть – угля было не достать. Он даже срубил деревья у себя в садике. Еды тоже не хватало, порой он варил себе на весь день четыре картофелины.

К большому его сожалению, Леото не мог больше заботиться о кошках и собаках, которых так нежно любил. С ними пришлось расстаться.

Война кончилась. Какие-то крохи Леото зарабатывал журналистикой, но все равно сильно нуждался. Потом ему неожиданно повезло: в 1950 году его пригласили на серию радиоинтервью, проводимых Робером Малле. Позже их собрали в книгу, которая неоднократно переиздавалась; у меня, например, шестнадцатое издание.

Леото было тогда семьдесят восемь лет. В этих беседах на радио он проявил себя во всем блеске: упрямый и задиристый, энергичный, остроумный и пристрастный, презирающий сентиментальность, здравомыслящий и безрассудный – такой, каким был всегда. Слушателей он привел в восхищение. Хочется надеяться, что благодаря гонорарам за эти интервью Леото прожил последние годы в относительном достатке. Скончался он на восемьдесят четвертом году жизни.

Не знаю, что вынесет читатель из моего рассказа, конечно же, далеко не исчерпывающего, об этой странной личности. Леото был человек-загадка. О нем нельзя судить по общим стандартам. В нем уживались самые противоречивые черты. Он был бессердечный и чувствительный, совершенно независимый; он страстно увлекался литературой и не терпел, если ее превращали в средство достижения богатства или известности. Он был вспыльчив и не выносил тех, кто с ним не соглашался; был предан тем, кого любил, и безжалостен к тем, кого презирал. Он гордился, что никому не причинял зла, даже не догадываясь, что слово может ранить больнее любого удара. Когда его спрашивали, почему он так любит животных и так суров к своим собратьям, Леото отвечал, что животные беззащитны, зависят от людей, а люди могут за себя постоять.

Я почти не говорил о любви в его жизни. Женщины Лео-то интересовали, выражаясь языком современной прессы, исключительно как объект близости. Он считал их существами лживыми, злобными, чересчур требовательными, корыстными и глупыми. Партнером он, по собственным словам, был неважным; если читателя интересуют подробности – они есть в «Дневнике». Да, слово «любовь» здесь не годится, но то слово, которое годится, непечатно. Любить Поль не умел, ибо интересовался только собой. Он был прав, говоря, что любовь возникает из сексуального влечения и без него невозможна, однако, видимо, не понимал, что любовь становится любовью, лишь когда перерастает в эмоции, рождая сердечную боль и исступленную радость.

Единственным своим важным делом Леото считал дневник. Книгам он особого значения не придавал.