Время и место

Боря приехал с грузовиком. Был мрачен, оделся как работяга — в грязный ватник, в сапоги. Прыгнул в кабину, трое перелезли через борт в кузов. Антипов пока еще ничего не понимал. В кузове долговязый Левочка объяснил: у Борискиной жены померла бабка, совсем чахлая, обнищалая, а когда-то жила хорошо, в богатстве, муж был в промкооперации. А разве у Бориса жена? Как же, есть, зараза, Матильдой зовут. Она свою бабку знать не хотела, никогда ни яблочка, ни рубля, а у бабки другой родни нету, ну и доходила по-тихому. А тут Наташка явилась, душа-человек, стала ее жалеть, приезжала к ней, то да се, и безо всяких расчетов, просто от жалости. Она ведь девчонка жалостливая. Ничего ей не нужно, только дай пожалеть. Уж он-то знает. Он ее и с Бориской свел. Сделал очередную глупость. (Левочка махнул рукой в досаде и замолк, переживая. Его серое продолговатое лицо уличного дебила с непомерно тяжелым подбородком и черными глазками в глубоких глазницах уныло качалось от тряски грузовика и от переживаний.) Бабка ее, конечно, полюбила и, помирая, оставила бумагу: всякую мелкую дребедень Матильде, заразе, а пианино Наташке. Потому что Наташка на ней играть умеет. Я, говорит, на ней играю, а бабка плачет. Ну, еще книжку нашли, сорок три рубля, неизвестно кому, это Матильде пойдет, как ближней наследнице, а тут еще дальние налетели, про них слуху не было. Как старуху переворачивать, простыни менять, да щи варить, да на бандуре играть, никого нет, а тут как псы сбежались, всю комнату перерыли, деньги искали. Матрацы пороли, паркет поднимали, во дураки. Кто-то болтнул, будто бабка богатая. Не может, говорят, быть, чтоб не наворовала. А мы не знаем, чего когда было, да только теперь пусто! Теперь требуют: бандуру продать и деньги делить. А бумага, дескать, не годится, потому что бабка на последнем году тронулась. Наташке на это дело чихать, она ее от души жалела, ничего ей не надо, а Бориска — нет! Он дарма не отдаст. Он им бандуру не уступит. Давай судиться, рядиться, а пока у Наташки постоит, как покойница желала.

— Вот и едем брать долю, — закончил Левочка и, выпятив серый тяжелый подбородок, плюнул через борт.

— Это значит — кольем запасаться, кирпичами? Драка будет? — спросил Мирон.

— Да ну… — сказал Левочка. — Отдадут. С ним не поспоришь.

Проехали мимо рынка, народ теснился в воротах, мелькнули бабы с красными, зелеными искусственными цветами, улица пошла ухабистая, как в селе, по обеим сторонам деревья, на тротуаре под деревьями все стояли бабы и ребятишки с букетами, поблизости было кладбище, и вот свернули куда-то в еще более деревенскую улочку и медленно вкатились во двор двухэтажного дома. С лаем кинулась к машине собака. Простоволосая женщина в черном пальто внакидку, в галошах на босу ногу стояла в дверях с мусорным ведром. Поглядела на грузовик, на вылезающего из кабины Борю и сказала неприязненно:

— А их нету.

— У меня ключ, — сказал Боря жестким голосом.

Женщина качала головой, глядя на прыгавших через борт. Пошли на второй этаж. Левочка нес лямки. Антипов видел такие лямки и сам ими пользовался на заводе, когда таскали станки. Ему хотелось выглядеть бывалым человеком и здоровяком, особенно в глазах Бори. Поэтому он рвался вперед, скорее в дело, и шел за Борей следом, а Левочка и Мирон шли сзади.

— Ну и втравил ты меня… — бурчал Мирон в спину Антипова, поднимаясь по лестнице. — И что я за обормот? Мне это нужно? А тебе нужно?

Боря возился с ключом в дверях.

— Любишь работать на дядю? — шептал Мирон.

— Почему на дядю?

— Абсолютно на дядю.

— Заткнись…

Ключ не открывал. Боря ругался шепотом:

— Суки, замок заменили… А ну! — Отойдя шага на два, кинулся мощным носорожьим корпусом в дверь, она треснула и распалась.

В угловой комнате стоял запах гнилой воды, нафталина, смерти. На полу валялось много бумаг, какие-то веревки, пуговицы, фотографии. Оторвавшийся от проволочной ветки розовый бумажный цветок. Тряпка висела на зеркале. Забыли снять. Поднятый на попа, стоял располосованный матрац с клочьями ваты. После смерти человека издыхали вещи. Пианино, за которым приехали, было отодвинуто от стены — за ним искали. Оно было убогого вида, серо-черное от пыли. Подняли, потащили. Антипов первый схватил лямки и пошел передом. Боря сзади, Левочке и Мирону делать было нечего. Они подмостились помогать на лестнице.

— Я не жлоб… За Наташку обидно… — хрипел Боря. — Сколько она из-за старухи времени отняла у себя, у меня… А у самой ни шиша нет…

— Женщину надо обеспечивать, — сказал Мирон.

— Верно, — согласился Боря. — Вот и берем законное. Чтоб не пропадало.

Белесый парень в телогрейке, такой же мазутной, как у Бори, разговаривал с шофером. Рядом стоял старик с пегой кривой бородой, а поодаль кучкою жались к стене женщины. Белесый парень оглянулся и сказал:

— Мы тебе макитру пробьем. Артист хренов.

— Иди, иди, — ответил Боря.

Старик с кривой бородой вдруг закричал визгливо:

— Самоуправничать! Не дозволяю!