Читаем Время и пространство как категории текста: теория и опыт исследования (на материале поэзии М.И. Цветаевой и З.Н. Гиппиус) полностью

Рас – стояние: версты, мили…Нас рас – ставили, нас рас – садили,Чтобы тихо себя вели,По двум концам земли.Рас – стояние: версты, дали…Нас расклеили, распаяли,И две руки развели, распяв,И не знали, что это сплавВдохновенный и сухожилий…Не рассорили – рассорили,Расслоили…Стена да ров.Расселили нас, как орлов-Заговорщиков: версты, далиНе расстроили – растеряли.По трущобам земных широтРассовали нас, как сирот.Который уж – ну который – март?!Разбили нас – как колоду карт!

Версты как расстояние между людьми, причем расстояние чисто географическое и психологическое совмещенное, в этом стихотворении становятся метафорическим пространством. Непреодолимость этого пространства передается нарочито разделенным на части существительным рас – стояние (стоят в отдалении).

Подчеркнем: верста в стихотворениях есть и путь, бесконечность, предел, пространство разделяющее, причем разделяющее даже культуру, интенсификатор расстояния, интенсификатор скорости, перекресток, пересечение, актуализатор непреодолимости и т.д. Одним словом, в художественной системе Цветаевой верста бесконечна. В этом есть, несомненно, и своеобразное проявление цветаевского максимализма.

Существительные город, Москва, простор как концепты в стихах поэта анализировались разными авторами. Исследователи точно подмечают, что эти слова реализуют образ открытого пространства, а лексемы дом, комната – пространства замкнутого (смотри работы: И. Кудровой, 2003; В. Масловой, 2004).

«Стихи о Москве»:

Облака – вокруг,Купола – вокруг.Надо всей Москвой – Сколько хватит рук!Над городом, отвергнутым Петром…Над синевою подмосковных рощ…Перекрещусь – и тихо тронусь в путьПо старой по дороге по Калужской.И льется аллилуяНа смутные поля.– Я в грудь тебя целую,Московская земля!

В стихотворении «Бессонница» повторяется этот «поцелуй в грудь Москвы»:

Бессонница меня толкнула в путь.– О как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! –Сегодня ночью я целую в грудь –Всю круглую воюющую землю!…А зоркий сторож из дома в домПроходит с розовым фонарем…– Не спи! Крепись! Говорю добром!А то – вечный сон! А то – вечный дом!…Нет и нет умуМоему – покоя,И в моем домуЗавелось такое.Помолись, дружок, за бессонный дом,За окно с огнем!

В цикле «Поэты» (1923) она спрашивает себя не без горькой иронии:

Что же мне делать, певцу и первенцу,В мире, где наичернейший – сер!Где вдохновенье хранят, как в термосе!С этой безмерностьюВ мире мер?!Да, но не всем в каморке…Смерть с левой, с правой стороны –Ты. Правый бок как мертвый.Здесь? Словно заговор –Взгляд. Низших рас –Взгляд. – Можно на гору?В по – следний раз!

С другой стороны, восприятие пространства, всего мира, у Поэта несравненно шире, чем у простых людей: она ведь узнала новые страны, новые миры. «Мы потеряли жизнь внешнюю, но у нас открылось внутреннее зрение, и мы увидели невидимую Россию, Землю Обетованную. Нужно, чтобы тебя лишили твоей земли, только тогда ты увидишь ее неземной любовью», – писал Мережковский в том же 1926 году [Анри Труайя, 2004: 263].

В указанном нами уже выше стихотворении «Родина» (1932):

Даль – тридевятая земля! Даль, прирожденная, как боль,Настолько родина и стольРок, что повсюду, через всюДаль – всю ее с собой несу!

Даль, чужбина, боль, рок, тридевятая земля – все эти слова представляют синонимический ряд, доминантой которого является слово «родина». Иногда в этот ряд врывается семантически всеобъемлющая лексема мир.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки