Время и снова время

Можно вступить в команду великого героя. Антарктическая экспедиция отправится в путь через два месяца. Деньги и навыки Стэнтона наверняка обеспечат ему место на борту. Вместе с Шеклтоном попытаться пересечь Антарктику! Для Стэнтона это стало бы нирваной. Тяготы, какие выпадали на долю истинных героев. Облаченных в кожу и штормовки. Канаты, собаки, галетный паек, ориентация лишь по звездам и компасу. Мужская работа во времена, когда двадцатый век еще все не испоганил.

Шеклтон.

Стэнтон подчеркнул слово: Шеклтон. Это вариант. Любой из однополчан отдал бы что угодно за такую возможность.

Потом Стэнтон написал: Эверест?

Слабо покорить? В свое время он совершил чертовски тяжелые восхождения. На Маттерхорн и Эйгер. Так почему бы не Эверест? Он первым покорит вершину. На сорок лет раньше, чем в прошлой версии века. Без кислорода. Первым из живых существ прикоснется к девственным просторам. Не загаженным мусором и старым снаряжением. Трупами и замерзшим дерьмом. Он побывает в новизне.

Или… Перелет через Атлантику?

Линдберг[24] это сделал в 1927-м. Стэнтон побьет рекорд сволочного антисемита. В запасе тринадцать лет. Он начнет учиться пилотированию. Настоящим летательным аппаратом из проволоки и парусины, а не герметичной железной трубой, набитой пассажирами, которым предлагают беспошлинные товары и оплаченную еду.

Может быть, он сумеет вернуться в армию. В конце концов, он самый обученный солдат на планете. Возможно, когда-нибудь окажется в Пакистане! Или вместе с Лоуренсом[25] проскачет по пустынным царствам.

Стэнтон сам удивился, набрав следующее слово.

Бернадетт.

Он думал о ней всю неделю. И гнал из мыслей, чувствуя вину перед Кэсси. Он изменил призраку. Памяти. Это нелепо. Какого черта он должен себя чувствовать виноватым? Стэнтон подчеркнул слово.

Бернадетт.

И закрыл ноутбук.

Пригоршня мальчишеских приключений и красавица с улыбчивыми ирландскими глазами. На одну ночь сновидений хватит.

Он все обдумает завтра. Когда выполнит миссию.

И сможет планировать свое будущее.

30

Утром Стэнтон встал рано и на газовой плитке сварил кофе. Кроме шоколада, в доме не было никакой еды, но он и не собирался завтракать. Перед заданием Стэнтон никогда не ел. Некоторые его сослуживцы спозаранку набивали брюхо, а ему всегда лучше работалось натощак.

В последний раз проверил снаряжение. Разобрал винтовку, осмотрел каждую деталь и снова вычистил идеально чистое оружие. Потом упаковал.

Под куртку Стэнтон надел бронежилет, который, скорее всего, не понадобится. Хотя ведь в Сараево он тоже рассчитывал обойтись без стрельбы, но если бы все-таки не захватил пистолет, то Принцип благополучно убил бы эрцгерцога и через пару недель в Европе разразилась война.

«Глок», для надежности, в карман.

Из большого рюкзака Стэнтон достал пачку отпечатанных листовок, прибывших из двадцать первого века. Ярко-красные подстрекательские прокламации отправились в малый рюкзак к винтовке.

Он был готов.

Стэнтон вышел из квартиры и спустился в метро, ухоженную транспортную артерию города. Новехонький поезд, ни на секунду не выбившись из расписания, доставил его к Потсдамер-плац.

До появления венценосной особы еще оставалось полтора часа, но полицейские кордоны и временные заграждения уже привлекли зевак. На площади, испещренной трамвайными путями, высился подиум. Серебристые рельсы пересекали почтенную Потсдамер-плац стальными спагетти. Казалось, трамваи непременно столкнутся в лабиринте путей, разбегавшихся во все стороны.

Подиум украшали стяги и золотые орлы, древние символы военной и имперской мощи. Они резко контрастировали с цивильным лозунгом «Берлин – столица мира!», выражавшим хвастливую гордость муниципальных властей за свой город.

На Потсдамер-плац встретились два Берлина. Имперский и мирный.

Меж двух золоченых столбиков, установленных на помосте, протянулась пурпурная лента.

Там встанет император. С ножницами в руке.

Стэнтон отвернулся. Пока здесь разглядывать нечего. Войска еще не прибыли. Не появилась и знать, для которой была приготовлена трибуна, дабы сильные мира сего наблюдали за актом разрезания ленты. Стэнтон посмотрел в сторону Лейпцигер-плац, где виднелся западный торец универмага «Вертхайм». Вот уж впрямь фантастическое здание. Прямоугольные формы, строгость и массивность, подчеркнутые серым гранитом. На центральном входе четыре огромные арки высотой до середины фасада, выше – каменные колонны, устремленные к карнизу сланцевой крыши, напоминавшей каску.

В Берлине даже универмаги смахивали на солдат.

Казалось, здание выстроено на века и ничто не сможет нарушить его уверенную крепость. Но Стэнтон знал, что это не так. Прикрыв глаза, он вспомнил фотографии, на которых универмаг лежал в руинах. Выпотрошенная, обгоревшая, разломанная жертва войны и революции. Такое могло случиться. Такое уже случалось. Но теперь этого не будет. Замысел архитектора исполнится: в самом сердце города, слишком богатого для войны, здание простоит столетия, восхищая поколения покупателей.