Время и снова время

– Хью. Ты убил германского императора. И подставил невинных людей, которых теперь тысячами арестовывают. Ты маньяк. Зловредный маньяк. Маньяк-убийца. Я полюбила тебя. Я вправду тебя любила, но ты болен и должен быть изолирован.

– Позволь показать фото, Берни, – взмолился Стэнтон. – Ты увидишь…

– Я не хочу заглядывать в твой волшебный фотографический ящик! Не желаю знать, какие еще фокусы ты заготовил! Я видела, как иголки тебя оживили. В тебе есть что-то колдовское. Но ты убийца, убийца…

Бернадетт закрыла руками лицо и разрыдалась.

Стэнтон шагнул к ней. Он хотел ее обнять, но она отпрянула, словно руки его были раскаленным железом.

– Не трогай меня! Не прикасайся ко мне! Я уже сказала, любовь и ложь несовместимы, а ты лжец. Может, ты вовсе не сумасшедший, может, это какой-нибудь ужасный британский заговор против Германии. Я уже ничему не удивлюсь. Но знаю одно: я тебя ненавижу.

Стэнтон сдался. Еще будет время сжиться с новой мукой и уместить ее среди прочих страданий.

Чем он занят? Умоляет. Хочет обнять. Но игра окончена. Берни донесла в полицию. Убийца наконец-то попался, и вся берлинская военная машина приведена в действие. Теперь его ход.

Стэнтон вновь взял Бернадетт на мушку, просчитывая свои шансы и действия.

Гостей пока нет. Они не стали вышибать дверь, врываться в квартиру, выдергивать его из постели и сапогами пригвождать к полу. Нет, они подослали Бернадетт с ее булкой, улыбочками и расстегнутой блузкой, чтобы он никуда не делся. Они знают, что убийца решителен и хорошо вооружен, что терять ему нечего. Видимо, хотят взять живым.

И как они поступят? Без шума. Подготовят группу захвата. Выждут и возьмут его на выходе из дома.

А потом прогуляемся и устроим себе поздний завтрак… а еще лучше ранний обед.

Вот их план. Действовать неспешно. Очистить улицу. Разместить группу захвата. Заблокировать прилегающие дороги на случай, если первая попытка сорвется.

Значит, если быть осторожным, еще есть время ускользнуть.

Добраться до Константинополя и оставить послание.

А уж потом нырнуть в Босфор.

Стэнтон подошел к окну и украдкой выглянул на улицу. Ну вот, она уже не пуста. Трое мужчин. Рассредоточились. Все в цивильном: котелок, фетровая шляпа, канотье. Один уткнулся в газету, другой покуривает, третий просто подпирает стену. Опытный глаз вмиг распознал наружное наблюдение. Они бы еще пушку навели на парадную дверь.

– Полиция знает, что ты здесь, Хью. – Бернадетт шмыгнула носом. – Прошу, уймись. Я не хочу видеть, как тебя пристрелят.

Стэнтон еще раз оглядел улицу. Наблюдение только за входной дверью. Наверх никто не смотрит. Дом в длинном ряду зданий. Полно окон. Возможно, они не знают окно его квартиры. Есть хороший шанс незаметно выбраться на крышу.

Он уловил какое-то движение за спиной и вовремя обернулся, успев перехватить руку с чугунной кочергой, занесенной над его головой.

Нельзя недооценивать ярость разлюбившей женщины. Особенно рыжей ирландки.

– Гос-споди! – выдохнул Стэнтон, борцовским захватом обездвижив Бернадетт. – Ты потрясающая женщина, Берни. Жаль, что не поверила мне.

– Убийца! – заорала Бернадетт. – Безумный убий…

Стэнтон зажал ей рот. Пятый этаж, но окно приоткрыто. Вовсе ни к чему, чтобы полицейские услышали крики и поняли, что спектакль провалился.

– Уй! – Пришла его очередь пошуметь, когда типично британские крупноватые зубы впились ему в ладонь. Они до крови прокусили кожу и теперь уже не казались милыми.

Стэнтон воткнул пальцы в ноздри Бернадетт и запрокинул ей голову. Каштановые волосы коснулись его лица. Он уловил запах духов, который чувствовал в постели.

Бернадетт разжала зубы, но лягнулась каблуком ботинка на кнопках и вывернулась из хватки. Стэнтон сражался вполсилы, понимая, что он здоровый мужик, а перед ним хрупкая женщина. В нем девяносто кило, в ней меньше пятидесяти. Он не хотел причинить ей боль и теперь кровоточащей ладонью и саднящей голенью расплачивался за свою слабость. Бернадетт уже набрала воздуху в грудь, готовясь вновь завопить.

Ничего другого Стэнтон не придумал. Он ей вмазал. Вырубил ее отработанным свингом левой в висок. Впервые в жизни он ударил женщину. Тем более любимую женщину. Стало совсем паршиво.

На столе он заметил карандашный огрызок и листки. Списки покупок, составленные Берни за время недельной идиллии. Стэнтон взял листок.

Кофе. Булочки. Сыр. Фрукты. Вино. Шоколад!!

Хью сглотнул ком в горле. Еще недавно он был так счастлив.

На обороте листка Стэнтон написал: Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я сказал правду. В жизни себе не прощу, что ударил тебя. Я тебя люблю. Прощай.

Он понимал, что это бессмысленно и глупо. Последний раз он просил прощенья, перед тем как застрелил цветочницу. И чуть себя не погубил. По лишним деталям его легче выследить. Хотя все равно образец его почерка остался в больничном формуляре.