Время Януса

– Нет, Мещерякова вышла замуж за младшего сына того самого Бехметьева (он позже погиб под Орлом). Так вот, стал Мишка Ужакин, по кличке Змей, важным. С началом войны он перевозил завод на Урал, налаживал там производство снарядов. С первого дня писал заявления с просьбой отправить его добровольцем на фронт. Не отпускали. Однако году в сорок третьем случилась какая-то неприятность. Ужакина сняли с должности и отправили в часть. Он командовал ротой, полком, отличился в боях на Буге и получил Героя. Посмертно. В нашем городе его именем названа улица, детдом, есть музей.

– Детдом? – не удержался от улыбки Рябинин. – Думаю, Мишка не порадовался бы – чего-чего, а детдома он как раз и не любил.

Меллер пожал плечами:

– Кто знает? С той беспризорной поры Михаил сильно переменился, в прямом смысле слова перевоспитался.

– Прямо-таки чудеса! – развел руками Рябинин. – Хотя… – он задумался, – были в Змее еще в те годы некий вызов, смелость, жажда поступка…

Наум Оскарович осушил стакан до дна и прищелкнул языком:

– Вот мы к юбилею Героя Советского Союза Михаила Ужакина, ко дню, когда ему исполнилось бы пятьдесят лет, и сняли документальный фильм… Кстати, Андрюша, все хотел тебя спросить о Старицком…

Рябинин вздрогнул.

– …Тогда все сплетничали, будто вы вместе уехали: ты, Полина и Георгий. Как он? Наверняка уж коммерцию на сотни миллионов ведет?

– Да нет, – понурился Рябинин. – Его давно нет в живых… Мы расстались с ним в Нью-Йорке, в начале августа 1925 года. Георгию понравились Соединенные Штаты, там он и решил жить. Я писал ему на номер в отеле, потом получил новый адрес. Так мы и общались – редкими открытками три-четыре раза в год.

Андрей Николаевич вспомнил тот ясный июльский день тридцать первого года. Было утро воскресенья. Он сидел на крылечке своего дома и курил папиросу. Проходящий мимо почтальон Жослен протянул ему свежие газеты и единственное письмо.

– Из Америки! – многозначительно подняв брови, сказал почтальон.

Почерк на конверте был незнакомым, и уже это насторожило Андрея. Внутри он нашел маленький квадратик бумаги с напечатанным на машинке текстом:

Уважаемый сэр! Во исполнение распоряжения моего клиента на случай смерти, сообщаю Вам, что мистер Джордж Старк умер в г. Майами 30 июня 1931 года в результате огнестрельного ранения в голову. Адвокат конторы «Доббс, Перкинс и сын» Сэмюэль М. Доббс.

Буквы запрыгали перед глазами Рябинина, письмо выпало из рук и полетело на мостовую.

Он вдруг вспомнил день своего шестилетия, когда его пришел поздравлять Жорка. Любимый друг щеголял в зеленых панталончиках и шелковых чулках, кудрявые пряди волос были аккуратно уложены репейным маслом. «Ну же, Гошенька, подойди, поздравь Мишу!» – подтолкнул его Станислав Сергеевич, еще молодой, умиленный видом сына. Жорка приблизился к Нелюбину и, густо залившись краской, прошептал: «Дорогой Мишенька! Поздравляю тебя с праздником», – и как-то неловко, сильно стесняясь, поцеловал в щеку…

Вспомнился и мрачный, расцвеченный лишь разрывами шрапнели ноябрьский денек 1916-го. И чумазый Жорка в грязной шинели, с безмерно счастливыми глазами: «Я же говорил, что возьму позицию! Что, съел? Посмотри-ка туда… Да-да, пленные, не ошибаешься… Какая кровь, бог с тобой! Пустяки – царапина… А ведь взял я позицию, Мишка, взял!»

Рябинин с трудом встал, поднял с булыжника письмо и порвал на мелкие кусочки. «Нет и не было никакого Джорджа Старка, как писали ваши газеты – торговца оружием и отъявленного гангстера. Был и есть мой друг Жорка, поручик Старицкий…»

– Э-эй, – услышал Андрей Николаевич.

Ему в лицо участливо заглядывал Меллер.

– Извини, Наум, навалилось что-то, – смутился Рябинин.

Меллер легонько дернул его за рукав:

– Ну-ну, соберись. У меня тоже бывает… Держаться надо. Расскажи лучше о Полине, детях.

– Сын стал юристом, дочь увлеклась античностью, пишет диссертацию в университете Безансона. Жена, слава Богу, здорова.

– В Россию не собираешься? Преступлениями ты себя, как будто, не запятнал; Сталин – давно в могиле, вряд ли кто-нибудь старое помянет. Не хочешь вернуться?

Андрей Николаевич опустил голову.

– Я был в Ленинграде, – глухо отозвался он. – В прошлом году. С дружественной делегацией ветеранов движения Сопротивления (визит был приурочен к пятнадцатой годовщине Победы над Германией).

– Ну и как? – хитро прищурился Меллер.

– Навестил мать. У меня ведь, Наум, мать в Питере осталась. Года до тридцать четвертого мы свободно переписывались, потом мама попросила больше не писать. Так и жили долгих двадцать семь лет, ничего не зная друг о друге… В Ленинград я поехал со средним сыном Михаилом. Во время экскурсии по городу убежали – оторвались от сопровождающих группу «гэбистов». Разве они предполагали, что какой-то француз мог так лихо петлять по питерским дворам?

Дальше – без приключений, добрались, навестили бабушку.

– Вот так да! – подскочил Меллер. – Выходит, дождалась старушка?

– Тридцать пять лет ждала – тем и жила, – кивнул Рябинин. – Блокаду невесть как пересилила, а дождалась.

– Сколько же ей теперь?

– Незадолго до смерти восемьдесят девять исполнилось.