Время игры

Немец явно слышал разговор Шульгина с профессором, но воспринял страшный приговор мужественно. Лицо его было сосредоточенно, но спокойно. Только руки слегка вздрагивали, когда он поднес спичку к кончику сигары.

— Судьба, очевидно, — сказал он. — А возможно, расплата за многолетнее везенье. Я вполне мог погибнуть еще семь лет назад и много раз впоследствии. Конечно, заканчивать дни парализованной развалиной… не совсем приятно. Я предпочел бы умереть на мостике «Эмдена»… — Заметил сделанный за спиной Шульгина предостерегающий жест Славского и махнул рукой. — А, бросьте. Мне теперь наплевать на ваши тайны. Единственно, о чем прошу, — помогите добраться домой. В своем тихом Аренсбурге я, возможно, еще успею написать мемуары и несколько статей об истории германского рейдерства.

— Разумеется, капитан. Я обязательно отвезу вас на родину, — заверил его Шульгин, — но не следует столь безоговорочно верить моему русскому коллеге. Я тоже имею некоторый опыт и совсем не уверен, что все обстоит так трагически. Не следует терять надежды…

— Вы что-то там говорили про индийских врачей. Это серьезно?

— Более чем. Господин Славский, я думаю, у вас наверняка есть неотложные дела. А если нет — не затруднит ли вас просьба выяснить, когда отправляются поезда в сторону Европы и сколько будут стоить два билета в первом классе и платформа для автомобиля?

Славский понял намек и с оскорбленным видом направился к выходу. Уже на пороге он остановился.

— Кстати, сэр Ричард, а зачем ваш слуга покинул наш приют? Мне сообщили, что он перебрался с автомобилем на пятую отсюда дачу, совсем разрушенную. Как это понимать?

— Все очень просто. Мой слуга очень старательный человек и, пользуясь свободным временем, решил сделать машине тщательную профилактику. Перебрать ходовую часть, повозиться с мотором. А на той даче обнаружился подходящий сарай с верстаком, тисками, кузнечным горном и даже смотровой ямой. Автовладелец, наверное, жил. Вот там он и работает. Кроме того… — Шульгин изобразил озабоченность. — Вы совершенно уверены, что профессор Гронфайн не сообщит о своем визите в полицию? Мне бы не хотелось оказаться в участке и давать объяснения…

— В полицию? Зачем? — Славский искренне удивился.

— Ну, я не знаю, как тут у вас, но в цивилизованных странах врач обязан сообщать в полицию, если ему пришлось оказывать помощь пациенту с огнестрельными или ножевыми ранами неясного происхождения.

— А, пустяки. Я заплатил ему очень хорошо, да и за годы Гражданской войны врачам столько раз приходилось оказывать помощь не больным, а именно раненым, что упомянутое вами правило в этой стране просто не имеет смысла… Не Англия здесь, слава богу.

— Смотрите, вам виднее…

…Когда Славский наконец ушел, Шульгин позволил себе расслабиться, устроился в кресле, вытянув ноги, налил себе и капитану виски из фляжки, тоже закурил.

— Не доверяю я отчего-то этому русскому, — доверительно обратился он к фон Мюкке. — Не нравятся мне люди такого типа. Вы его хорошо знаете?

— Совсем не знаю. Его мне представили в Берлине, сказали, что этот господин будет обеспечивать мою безопасность и служить, как бы это выразиться, связующим звеном между мной и моими работодателями. Обеспечил, называется… Ну да ладно. — Видно было, что капитан сейчас ни думать, ни говорить о чем-то, кроме своего состояния, не может. — А есть какая-то возможность рассчитывать на помощь в духе той, индийской? Как вы понимаете, чтобы выздороветь, я готов потратить все свое состояние. Весьма скромное, впрочем. Кроме офицерской пенсии я располагаю примерно десятью тысячами марок. Правда, золотых, инфляции не подверженных. Может быть, нам сразу лучше отправиться не в Германию, а куда там — в Бомбей, в Калькутту?

— Вот это пусть вас совершенно не беспокоит. Если вам суждено поправиться, это будет зависеть совсем не от денег. Скажу вам больше — я намеренно хотел довести до вашего сведения приговор из уст признанного специалиста, чтобы…

— Чтобы что? — перебил его немец, склонный, как и всякий человек в его положении, поверить в любое чудо.

— Чтобы в очередной раз посрамить чересчур самодовольную «официальную науку».

И Сашка пустился в пространные рассуждения об оккультизме, эзотерическом знании, власти духа над материей, тайнах йогов, умеющих сутками медитировать голыми на морозе и пронзительном ветре Гималаев, о старцах, замурованных в каменных мешках, где они в течение года без воды и пищи, исключительно усилием воли полностью омолаживают свой организм и выходят из заточения двадцатилетними на вид юношами.

— И вот сейчас я хочу провести над вами эксперимент, дорогой Гельмут. Скажите, вы чувствуете что-нибудь? — Он резко провел по ноге капитана, от колена вниз, кончиком карманного ножа. На бледной коже появилась длинная царапина с капельками крови.

— Совершенно ничего.

— Хотя бы пальцами пошевелить можете?

— Конечно, нет. Профессор полчаса со мной занимался, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки чувствительности. Безуспешно.