Время истинной ночи

— И вы действительно в это верите?

— Вам известно, что я в это верю.

— А вам известно, что означает для меня покаяние?.. Цена, которую мне придется за него заплатить?

— Я понимаю, что вам придется покончить со всем, к чему вы привыкли чуть ли не за целую тысячу лет. Но все же…

— Это означает смерть, преподобный Райс, только и всего! Мое тело прожило девятьсот лишних лет, так что же, по-вашему, случится, если я расторгну сделку, благодаря которой длится его существование? Что же, по-вашему, я как по волшебству перенесусь в дни моей юности и смогу продолжить прямо с того места, на котором остановился? Что-то я сомневаюсь в этом, священник. Сильно сомневаюсь.

— А разве смерть покажется столь уж невыносимой перспективой, если вам больше не будет угрожать ад?

Охотник покачал головой:

— Почему это он перестанет мне угрожать? Никогда не перестанет!

— Перечитайте ваши собственные труды, — напомнил Дэмьен. — «Сущность Единого Бога состоит в Милосердии, и Слово Его — прощение. И если мужчина или женщина самым искренним образом покаются…»

— Да понимаете ли вы, что означает для меня покаяние? Представляете себе это хотя бы приблизительно? — Теперь в голосе посвященного зазвучал гнев — гнев и отчаяние. — Это означает, что мне придется предстать перед Господом нашим и сказать ему: «Прошу прощения. За все. За все мои злодеяния, в которых я теперь горько раскаиваюсь. Будь это в моих силах, я вернулся бы в прошлое и искупил свою вину с тем, чтобы смерть смогла прийти за мной в надлежащий час. Мне хотелось бы, чтобы я умер в двадцать девять лет, когда передо мной еще не открылась картина грядущего. Мне хотелось бы, чтобы я умер раньше, чем ко мне низошло Видение, раньше, чем человечество обратилось к моим писаниям и истолковало их по-своему. Мне хотелось бы, чтобы я умер в неведении относительно того, во что превратится этот мир, хотелось бы, чтобы я покинул мир живущих раньше, чем научился разгадывать окружающие меня загадки…» Но этого, преподобный Райс, я сделать не могу. Со всей искренностью — не могу. Я могу произнести соответствующие слова, но не вкладывая в них подлинного смысла. И когда я все-таки умер бы, моей последней мыслью стала бы мысль о том, чего я не увижу из-за того, что воззвал к Господнему всепрощению. — Он презрительно хохотнул. — И вы действительно думаете, что это может сработать? Действительно думаете, что подобное упование может спасти меня?

Теперь уже пришлось закрыть глаза самому Дэмьену. И когда он заговорил, то расслышал в собственном голосе нотки истинного страдания:

— Ваш собственный интеллект поймал вас в ловушку. Человек попроще уже давно нашел бы на вашем месте способ воссоединиться с Господом.

— Неужели вы думаете, что я этого не осознаю, — прошептал Таррант. — Неужели вы думаете, что осознание этого не является частью моего проклятия?

Дэмьен опустил голову, ему отчаянно хотелось сказать что-нибудь, способное помочь и утешить. Способное исцелить. Но если человек такого ума, как Охотник, не видит выхода из чудовищной ловушки, в которую он попал, то что за утешение может принести или посулить ему простой священник? В конце концов он пробормотал — только для того, чтобы нарушить молчание:

— Хотелось бы мне хоть как-то помочь вам.

— Этого не сможет сделать никто, — прозвучало в ответ. — Но я ведь, знаете ли, сознательно пошел на этот риск. Заключив сделку, я понимал, что обратного хода нет и не будет. И тогда это понимал, и сейчас понимаю. Все дело в том, что… все это оказалось для меня сюрпризом. И только-то. После девяти веков, проведенных вдали от Церкви… я не был готов. К происшедшему… — И, взяв короткую паузу, он добавил: — А вот вы, судя по всему, оказались готовы.

— Никто не готов к тому, чтобы повстречаться с Господом, — мягко возразил Дэмьен. — Порой нам кажется, будто мы готовы, но только из-за того, что мы не исповедуем Его Путей.

Закрыв глаза, Охотник кивнул:

— Вы поняли, что девочке я теперь не страшен. Я не рискну вновь подвергнуть ее этому. Если в ней осталась хотя бы ничтожная доля этого могущества, хотя бы полурастаявший образ происшедшего…

— А вы действительно думаете, что вам навечно суждено избегнуть смерти?

Странное выражение появилось на лице у Охотника. Может быть, он улыбнулся. А может, задрожал.

— Поживем — увидим.

Вернувшись в лагерь, Дэмьен обнаружил, что Йенсени спит, свернувшись в клубок на груди у Хессет. Долгое время он простоял в молчании, глядя на девочку, прислушиваясь к ритму ее дыхания, ощущая тепло, исходящее от двух слившихся в объятии тел. Хессет осторожно перебирала когтями длинные черные волосы спящей девочки, лицо которой было залито слезами, и тем не менее дышало покоем.

В конце концов Дэмьен прошептал:

— С ней все в порядке?

— Придет в себя, так мне кажется. А что с Таррантом?

Священник покачал головой:

— Не знаю. Надеюсь, что тоже придет в себя.

Больше ему ничего рассказывать не хотелось, а Хессет не стала настаивать.