Время карликов

Но тут же он махнул рукой, показывая соседу, чтобы тот шел домой, и полез снимать крышку трамблера. Он уже почти сутки был на родной земле – достаточный срок, чтобы понять: ничего здесь не изменилось. Одно оставалось неопределенным: чем он здесь будет заниматься. Подрезов думал об этом по дороге в аэропорт и потом, когда, помогая соседям, нес их чемоданы к таможне. Вернувшись к старенькому автомобилю, продолжал размышлять об этом. Пришел в себя только тогда, когда в бок теперь уже его «шестерки» въехал мощный «геленваген». Только что прокололи все четыре колеса, а теперь вот и это. Когда ребята с бычьими шеями борцов-тяжеловесов скрутили его и повалили на траву газона, не было никакой злости. Только какая-то отчаянная радость, как в детстве, когда надо было заступиться за хилого Вовку Высоковского. «Все, как и прежде», – думал Виктор, слизывая кровь с разбитых губ. Вокруг уже стояли люди, выражая свою солидарность и моральную поддержку в его неравной борьбе с новыми русскими. Но тут же сочувствующие решили отойти подальше, потому что кортеж возвращался. Подрезов был уже готов ко всему, но когда он, оказавшись внутри лимузина, увидел там Владимира, то растерялся. Но друг детства бросился ему на шею, и это добило окончательно. Как-то само получилось, что Виктор напросился к Высоковскому водителем, хотя друг детства ничего подобного не предлагал. Но, в конце концов, легче будет понять новую российскую действительность, проведя несколько дней рядом с известным олигархом, хотя бы и в должности шофера. Вечерами, возвращаясь домой в снятую им небольшую квартирку, Виктор звонил Ван Хейдену или Свену, реже Жулейт, потому что та могла говорить долго, а перебивать ее он не хотел. Хотя обычно он подключал привезенный с собою мобильник к компьютеру и распечатывал присланные девушкой факсы. В длинных письмах она подробно рассказывала о том, что он и так хорошо знал: что, приезжая в родную деревню, она не может теперь раздеться, и остается в бикини, только когда купается в реке, что теперь благодаря ей все женщины в деревне носят платья, а мужчины – шорты и рубашки-сафари. Может быть, не всем это нравится, но люди привыкли. Особенно по душе ее землякам пришлись солнечные очки, некоторые даже спят в них, а дедушка, впервые посмотрев сквозь них на солнце, сказал только:

– Ценная вещь!

Все свои послания Жулейт подписывала «Твоя жена», хотя для нее – студентки юридического факультета – это уже стало игрой, в какую играют обычно маленькие девочки. Но Ван Хейден воспринимал все серьезно. Он часто говорил, оставаясь наедине с Виктором: «А почему бы не узаконить ваши отношения?».

Подрезов удивлялся:

– Какие?

И тогда отец девушки, немного теряясь, пытался объяснить, что по местным обычаям они и так уже муж и жена. Так что запись в паспорте ничего не изменит.

– А как же конкурсы красоты?

На этом Ван Хейден был помешан: он серьезно был уверен, что его дочь обязательно станет мисс Африка и, вполне возможно, победит и в мировом конкурсе.

– Да-да, конечно, – соглашался сумасшедший па-пашка и вздыхал, думая про себя: «Как жаль, что обе мечты не могут осуществиться одновременно».

Но Джулия Хейден все же начала принимать участие в конкурсах. Для нее это тоже было игрой, но побеждать ей нравилось. А на свои портреты на обложках журналов она смотрела с плохо скрываемой гордостью, говоря при этом Виктору:

– Кстати, в этом журнальчике есть неплохая статья о сенегальских брачных обрядах. Почитай как-нибудь на досуге.

Журналов у Подрезова скопилось уже немало, все они были рассчитаны на читательниц-феминисток, для которых сочинялись аналитические статьи о полиан-дрических браках. Иногда и сам Подрезов с напускной серьезностью заводил с девушкой разговоры о многомужестве: взяла бы себе второго мужа, вот в твоем журнале пишут…

Но Ван Хейден, не понимая подобных шуток, кричал:

– Не слушай его, дочка! Этот идиот еще приползет на коленях просить твоей руки.

Но Виктор и Жулейт прекрасно понимали друг друга; они серьезно обсуждали кандидатуры, выбирая их из своего окружения: из деловых партнеров Подрезова и Ван Хейдена, из известных политиков или звезд африканской эстрады. Им было весело, и строгий папа не выдерживал:

– Джулия! – кричал он. – Еще одно слово, и я спущу на вас Ромео.

Ромео – тот самый леопард, подаренный Манделой, сидел на цепочке в саду. Но если его и спускали, то он все равно разваливался тут же. Зачем ему бегать – он всегда был сыт, постоянно находясь в состоянии послеобеденной лени. Вот и сам Подрезов, что бы ни делал и чем бы ни занимался, ловил себя на мысли: все вокруг происходит в каком-то сне, словно он действует как лунатик, впав в какую-то непонятную спячку.