Время кобольда

— Да, да, Натаса, правирьно! Это и есть рокарьное пространство Пенроуза. Оно возникает, когда находится серовек, способный разорвать ринейность. Когда город преврасяется в рокарьную территорию, тот, кто это сдерар, становится Хозяином Места. Оно как бы сясть его, а он сясть города. То, сто произосро с местом, произосро в его горове, понимаете?

— Мало ли что у кого в голове происходит!

— Нет, Натаса. Ты неправа. Всё происходит в горове! Вообсе всё! Мир явряется консенсусом набрюдатерей, который мы называем реарьностью. Хозяева Мест создают собственную реарьность и становятся якорем и мостом. Якорем, который удерзивает пространство Пенроуза, и мостом, который его соединяет с ринейной метрикой.

— Ты, Сека, либо чересчур умная, либо несёшь херню, — грустно сказала Натаха. — Но я слишком тупая, чтобы отличить одно от другого.

Я, чувствуя, что открываю то ли пресловутый ящик Шрёдингера, то ли шкатулку Пандоры, развернул склеенный лист. Да, это, вне всякого сомнения, писал я. И с первых же строк вспомнил, как я это писал. И почему. И зачем.

***

«Придётся, наверное, завести себе вот такую «внешнюю память». С каждым циклом я что-то забываю. Это отвратительное ощущение. Наверное, самое отвратительное из всех здешних ощущений. Хотя, если я всё забуду, это, может быть, даже к лучшему? Может, меня тогда не будет так разрывать от безумия происходящего?

Итак, цикл. С утра они не помнят, кто я. «О боже, дорогой, откуда тут взялся этот человек? — Не знаю, дорогая. Не волнуйся, я разберусь!»

О да, папа, ты разберешься. Ты умел «решать вопросы». Наверное поэтому вы помните всё, кроме меня.

Это первая фаза. Потом, как и положено, — отторжение. «Не знаю, кто ты, но ты не можешь быть нашим сыном. Нашему сыну десять лет, и он… Кстати, дорогой, а где он?»

Ну да, удачный момент вспомнить, что у вас есть сын. Несущественная часть вашей жизни, для которой находится немного времени между командировками: «Как ты подрос! Как успехи в школе? А почему не пятерка? Мы с твоей мамой были круглыми отличниками, и ты уж постарайся! Да-да, потом расскажешь, сейчас нам надо…»

Завтрак проходит в натянутом молчании — мне всегда запрещали говорить за едой. Хотя это почти единственное время, которое мы проводили втроём. А может быть, именно поэтому? Но после мы переходим к почти-принятию. Я рассказываю, что случилось, где они и почему тут я. Неловкость ситуации нарастает до почти невыносимого предела. Осознать ситуацию: «Мы давно умерли, а это наш взрослый сын», — довольно сложно. Но они очень умные люди. И они знают, что так бывает. Они полжизни изучают нелинейные топологии, осталось только принять, что это случилось с ними, что у Мироздания есть своё представление об иронии и своеобразное чувство справедливости.

«Ну, хшайта…» — говорит с досадой отец.

«Не надо, дорогой, он хотел как лучше».

«Тупой дикарь. И почему Хозяевами всегда становятся такие, как он?»

«Мы это обсуждали, помнишь? Эмоциональное сознание».

«Да, Мироздание не любит умников».