Знаешь, когда мне было десять лет, родился мой брат Шамиль. Тогда в стране началось разоружение, кучу оборонных заводов закрыли, мою маму сократили: она работала в лаборатории, которая делала электронные планшеты для подводных лодок. В общем, маму сократили, она родила Шамиля и осталась дома. И никогда уже не вышла на работу. Но веришь, Катя, в моих воспоминаниях об этом времени мамы не стало больше. Нет. Мама была рядом со мной с утра до вечера, но я этого не запомнила.
Зато запомнила, как скучала в детстве, когда она не приезжала ко мне в пионерский лагерь, как хотела, чтобы мама всегда была рядом со мной, как мне было одиноко после школы, пока она не приходила с работы. А когда всё, о чем мечтала, получила, мир не перевернулся. Я не радовалась каждой проведенной с мамой секунде.
Но вот недавно я нашла Аринино сочинение, написанное в третьем классе. Там есть строчка: “Моя мама много работает, никогда не бывает дома”. Мне было тяжело это читать. Но я нисколько не сомневаюсь: то, о чем она пишет, – не ее переживания, а мысли, которые ей транслируют окружающие ее взрослые. Мои отношения с Ариной не прерываются из-за разделяющих нас расстояний. Мы по-настоящему любим друг друга. И это неправда, что я никогда не бываю дома. Просто я уверена, что два часа счастливого и насыщенного общения, когда хорошо и маме, и детям, – это лучше и круче, чем проведенные бок о бок двадцать два дня, из которых, кроме усталости, ничего не запоминается. Мне кажется, с каждым годом мои дочки тоже это всё лучше понимают.
ГОРДЕЕВА:
Тем не менее, есть масса примеров осознанного отказа от гипотетического материнства или от уже родившихся детей в пользу призвания, предназначения. Про эти судьбы нельзя однозначно сказать, как, к примеру, про Людмилу Гурченко, принес ли такой отказ в конечном итоге счастье, глобальное счастье, как мы себе его представляем.ХАМАТОВА:
Никто не знает, что такое “глобальное” счастье, его не существует. Есть конкретное счастье каждого конкретного человека.ГОРДЕЕВА:
Однако мы с тобой знаем людей, которые сделали сознательный выбор в пользу детей и семьи, отказавшись на довольно длительный срок, если не навсегда, от карьеры. Я такого выбора не сделала: боясь что-то упустить в профессии, в жизни, в каждом насыщенном событиями дне, я вижу, сколько всего я уже упустила в материнстве.ХАМАТОВА:
И что же ты упустила?ГОРДЕЕВА:
Я не столько, сколько можно было, кормила детей грудью, я не была на всех их детсадовских концертах или выступлениях в секциях, я куда-то их не отвела, где-то не сидела вместе, когда-то не держала за руку…ХАМАТОВА:
Слушай, но это ведь своего рода разумный эгоизм? Это твоя жизнь, с которой они должны с самого начала считаться.ГОРДЕЕВА:
Возможно, этот аргумент работает лишь в твоем случае: ты – огромная, выдающаяся артистка…ХАМАТОВА:
Чем это доказано?ГОРДЕЕВА:
Помимо очевидного зрительского признания, есть две Госпремии и звание народной артистки России.ХАМАТОВА:
То, что я стала народной артисткой, не говорит о том, что разверзлись тучи и Божий глас вдруг сообщил мне, что всё остальное – неважно. Без моего вклада мировое искусство вполне обошлось бы. Сыграла бы в фильме “Бумажный солдат” другая актриса, от этого фильм “Бумажный солдат” не перестал бы быть фильмом “Бумажный солдат”. Обрел бы другую интонацию разве что. И спектакль “Рассказы Шукшина” был бы собой. Как и любые другие спектакли, где я не участвую, и другие фильмы, которые изумительны, прекрасны без меня. Я не могу сказать: “Я сейчас должна бросить детей, потому что у меня есть предназначение и я кому-то обязана”. Я никому не обязана – ни мировому театру, ни кинематографу, ни собственной профессии. Кроме того, я всегда знала и знаю себе цену в том регистре, в котором я себя ощущаю, к которому себя причисляю.ГОРДЕЕВА:
Что это за регистр?ХАМАТОВА:
Нормальный, ниже среднего уровня регистр. Я уже не могу это изменить, хотя очень стараюсь – особенно когда выпрашиваю деньги – напустить на себя налет значительности.Но внутри я, разумеется, никакой своей значимости не ощущаю. Да, я артистка. Но занимаюсь своей профессией не потому, что хочу перевернуть мир или кого-то поразить. Я занимаюсь своей профессией потому, что я страстно ее люблю. Сама.