Двери камеры распахнулись. В проеме стояли — майор Федоров, лейтенанты Натансон и Рудаков, сержант Комаров. В глубине маячили еще один милиционер и дежурный надзиратель. Федоров, не торопясь, осмотрел камеру, как бы выбирая — кого вызвать первым. Все отводили глаза, каменея от напряжения. Федоров всегда наслаждался этими мгновениями.
— Телегин и Ермошкин с вещами на выход! — приказал он.
— Чего сидите? Встать! К выходу — марш! — рыкнул сержант.
Эсер явно растерялся. У порога руки ему закинули за спину, сковали наручниками. Так же поступили и с Гераськой. Дверь камеры захлопнулась, прогремев засовами и замками. Цоканье кованых сапог удалялось к выходу во внутренний двор. Все в камере, кроме Пушкова, Бермана и отца Никодима, бросились к окну, чтобы увидеть, куда поведут Эсера и Гераську. Почему выбрали именно их? Если расстреливать членов банды, то надо было взять еще и Майкла, отца Никодима. И на расстрел из камер выводят в безоконный склад обычно по пять-шесть человек.
Главное место, откуда хорошо был виден через щель двор НКВД, занял Порошин.
— Ну, что там? Куда их повели? — дергал Калмыков за штанину Порошина.
— Куда их повели? — спрашивал Рудницкий.
— Их завели в склад, там горит свет, дверь закрыли.
— Тише, считайте выстрелы.
Но выстрелов не было. Через урчанье грузовичка до подвала донеслись лишь глухие вопли.
— Щекотят Эсера и Гераську? — побледнел Чапаев.
— Что означает по-русски — щекочут? — пожал плечами Майкл.
— Пытают перед расстрелом, — пояснил Порошин, продолжая наблюдение.
— Эсер верещит.
— И нас уведут по одному, по два...
Сокамерники ошибались. Федорову надо было узнать, где находятся улизнувшие из Горного ущелья Коровин и Держиморда. Откуда в банде появились еще два ручных пулемета? Гераську в складе поставили и привязали к стойке-опоре. А Эсера раздели до пояса, приподняли и подвесили на крюк за правое подреберье. Когда крюк, предназначенный для мясных туш, вонзился в печень, Серафим Телегин завопил, захрипел, потерял сознание. Рядом стояло приготовленное ведро с водой.
— Плесни ему в рыло, пущай немного очухается, — кивнул Федоров сержанту.
— И тебя так подвесим. Говори, куда ушел Коровин? — пугал лейтенант Гераську.
— Не знаю, — хныкал Гераська. — Отпустите меня, дяденьки.
Эсер очнулся минут через пять. Лейтенанту Натансону стало дурно, он вышел во двор.
— Где Коровин и Держиморда? Где взяли пулеметы? С кем были связаны в городе? — начал допрос Федоров.
— Много будешь знать, быстро состаришься, — слабеющим голосом ответил Эсер, покачиваясь на крюке, укрепленном веревкой за балку.
— Говори, скотина! — пнул в пах Эсера сержант Комаров.
Серафим Телегин снова впал в беспамятство, опять его обливали водой. Федоров оттолкнул сержанта:
— Ты угробишь его раньше времени, отойди. Ну, Эсер, скажешь, где Гришка Коровин?
— Не жди, не скажу.
— С кем ты воюешь, Эсер? С народом?
— Я воюю с врагами народа, майор.
— Это мы, коммунисты, враги народа? Я, промеж прочим, из крестьян вышел, из батраков.
— В том и беда твоя, что ты из крестьян вышел, майор.
— Ты бывал, Эсер, на митингах? Народ негодует, требует смертной казни для таких, как ты. Если я тебя выведу на площадь, народ разорвет тебя в клочья. Мы выполняем, Эсер, волю партии, волю народа.
— Вы, коммунисты, раздуваете истерию толпы. Чем вы отличаетесь от фашистов? Но ведь когда-то массовое безумие окончится. И вас назовут преступниками.
— Напрасно надеешься, Эсер. Советская власть вечна. Коммунизм непобедим!
— Нет, майор, твои дети и внуки будут еще таиться, как проклятые, от родства с тобой. Вы же разорили богатейшую страну в мире, уничтожили миллионы невинных людей.
— Эсер, если враг не сдается, его уничтожают. Ты не считаешь себя врагом? Ты безвинно пострадавший?
— Я ваш враг, господа коммунисты! И я горжусь этим. Но, к сожалению, я почти исключение. Разве в подвале вашем ждут смерти бунтари? Разве в тюрьмах и концлагерях ваших мятежники? Боже, вам не понять своего озверения. Но я и в муках, в смерти своей злорадствую: вы посеете ненависть к идеям коммунизма на веки веков. И не уйти вам от народного проклятия и суда.