Время красного дракона

— С этим полностью согласен, — потеплел Коробов.

— А как вы относитесь, Павел Иванович, к вашему прокурору Соронину, к начальнику НКВД Придорогину? У меня лично ощущение, что они вредители.

— Хуже вредителей.

— Почему же вы не сигнализировали, Павел Иванович? Мы ведь на вас надеялись. В Магнитке вы — хозяин!

— Я обращался к Меркулову, к Вышинскому.

—А обо мне забыли, Павел Иванович. Я бы помог вам сразу. Для меня ваше слово повыше мнения Вышинского. Давайте дружить. А с Придорогиным и Сорониным мы разберемся. Уничтожим их, как бешеных собак.

Коробов зашел в кабинет Сталина, не зная, о чем говорить. Претензии к Ежову отпали сами собой. Остался один вопрос: о капиталовложениях.

Цветь двадцатая

В любом столетии, при любой тирании — много счастливых из люда простого. В первомайской колонне не было хмурых лиц. В мире улыбок, цветов, знамен, лозунгов и надежд единились люди по своей мере радостные и счастливые. Кто-то получил квартиру и справил новоселье. Металлурги и строители только что продырявили орденоносно лацканы своих пиджаков. После отмены карточек можно было купить и хлеб, и сахар, и масло. Рождались здоровые и крикливые детишки. В одной из колонн дед ликовал, ибо вчера только выбросил развалюхи-чуни, приобрел сапоги. Женщины зацвели: в канун праздника ситцем и сатином забогатели. Молодежь от весны искрилась. Площадь заводоуправления торжествовала трибуной кумачовой. На трибуне возвышались — директор завода Коробов, секретари горкома партии, глава строителей Гуревич, сталевар Грязнов, прокурор Соронин, начальник НКВД Придорогин. И все кричали неистово, от всего сердца:

— Ура! Да здравствует товарищ Сталин!

Но по этой же жизни протекала черная река, на которую никто не хотел смотреть. И кто попадал в нее, тот исчезал или погибал в мучениях. Через две недели после первомайской демонстрации в мартеновском цехе состоялось комсомольское собрание, на котором обсуждалось персональное дело Лены Коровиной. Комсорг Максим Оськин вел собрание плохо, выступил сумбурно. Слово взял присутствующий на собрании член горкома комсомола Михаил Разенков:

— Товарищи комсомольцы! Весь советский народ объединился под знаменем Ленина, под руководством партии и великого вождя товарища Сталина. Но мы должны быть бдительными. С победой социализма классовая борьба обостряется. В наши пролетарские ряды проникают вредители и враги народа. Взять к примеру ваш коллектив. Проглядели вы, товарищи. Молодой сталевар Коровин, которого вы рекомендовали в партию, оказался убийцей, злейшим врагом советской власти. А его молодая жена, гражданка Коровина, до сих пор у вас числится в комсомоле. Но какая же она комсомолка? От мужа-врага она не отреклась, на первомайскую демонстрацию не пошла. Так сказать, проигнорировала международную рабочую солидарность. Имеет ли Коровина моральное право находиться в героических рядах ленинского комсомола? Не имеет она такого права!

На собрании присутствовали Марина Олимпова и Партина Ухватова. Комсомольцы явно жалели Ленку Коровину, молчали, не знали, что сказать. Положение спас Разенков:

— Предлагаю прекратить обсуждение. И поставить вопрос на голосование. Мы единогласно исключим гадюку из своих рядов.

Партина Ухватова бросила реплику:

— Если бы моего мужа арестовали, я бы пришла в НКВД, попросила наган и без малейшего сожаления расстреляла врага народа.

— Потому у тебя мужа и нет! — хохотнул какой-то несознательный комсомолец.

Марина Олимпова обращалась к собранию:

— Товарищи! Выступайте активнее. Мне материал надо делать для радио.

— Промеж прочим, товарищ Олимпова, ваш муж Гейнеман тоже арестован недавно, — опять выкрикнул кто-то.

Партина Ухватова постучала карандашом по графину:

— Не возводите клевету, товарищи. Марина давно почувствовала в своем супруге потенциального врага народа. Она выгнала его из квартиры. И написала заявление в НКВД, прокуратуру. В сущности, Марина и разоблачила замаскированного изменника родины. Всем нам надо брать пример с Мариши Олимповой.

Лену Коровину исключили из комсомола почти единогласно: при трех воздержавшихся. В числе тех, кто не поднимал руку за исключение, был и комсорг Оськин. Он сделал вид, будто что-то читает, записывает. Разенков внес еще одно предложение: ходатайствовать перед администрацией об увольнении с работы лаборантки Коровиной.

— Может быть, мы попросим перевести Лену в уборщицы, понизим ее в должности, — неуверенно произнес Оськин.

— Жене врага народа нельзя доверить и метлу! — жестко воспротивилась Партина Ухватова.

Удары судьбы обрушивались на Лену со всех сторон. Ее исключили и с вечернего факультета в институте. Студенты сначала пытались защитить Леночку, но после выступления Лещинской смолкли. Лещинская вскрыла вражескую суть однокурсницы:

— Кого вы защищаете, товарищи комсомольцы? Коровина — антисемитка! Она меня обозвала жидовкой, при свидетелях! А евреи дали миру Маркса, Эйнштейна, Ленина.

— Разве Ленин из евреев? — глупо спросила Лена.