Время Кудеверь

На что от других находилось, как всегда находится — что про это никому неизвестно — вполне мог еще наверху умереть.

А на ответ говорили, что сверху вниз не летают — так многие сподобились, но вот если бы снизу да вверх… Такое было не покрыть. Потому пока хвалили только за первое — за то, что представился. И все ждали — что будет дальше. И даже с соседних пришли посмотреть — как понесут.

Обмывали мужики, бабам не доверили, улыбку вправили обратно — несолидно улыбаться, когда помер, руки сложили по–варажьи, не на грудь, и не по–купечески на живот, а в подмышки сунули, но чтобы большие пальцы наружу. Упрямым видом стал, как все варажники, упреком власти, упреком смерти.

Стояла жара, а на дороге ни пылинки — после про эту несуразность тоже вспоминали. Ушла ли пыль в землю, сбилось ли все от проступивший из земли влаги, каких не было никогда ни до, ни после, понять было невозможно. «От росы!» — разъясняли те, кто часто наведывался в город. «Земля слезами умылась!» — утверждали те, кто знал, что в городе заскоро дурнем станешь, потому предпочитали не рисковать — жить собственным умом и обычаями никуда не выезжая.

Онтон Кудеверьский был человеком слова, и дело с ним не расходилось. «Умру — полетаю!» — говорил он, а когда в открытом долбленом гробу, последнем его жилище, несли на кладбище — велено так было от него самого, чтобы именно открытым несли — на небо желал смотреть — взлетел таки! Сдержал обещанное! Налетел странный скрученный чистый ветер, разбросал мужиков, словно бабки, что вышибают в мальчишеских играх — заставил уронить долбуху на дорогу, приподнял «жильца» со сложенными руками, крутанул несколько раз и уложил обратно.

Когда рискнули приблизиться, в лице покойника нашли улыбку и умиротворение.

2

Хорошо помню тот момент детства, как к нам пришла тетка (по матери) и каялась. Сперва мамке, что хозяйничала в доме, потом бабке, но если первой шепотом, то второй все больше распаляясь и кляня себя за безрассудство и жадность. Раньше с таким положено было идти к мельнику, чтобы «выправил», но тот (мой дед) погиб в Отечественной, мельницу порушили, а к нам ходили скорее по привычке — выговориться, знали — что бы не было сказано, а дальше дома не уйдет, а потом моя бабка считалась травницей, хотя и не переняла основного, и в том числе рукоположения от прежней, но повод зайти был всегда.

В тот день впервые услышал про Онтона Кудеверьского, и рассказ это запал в душу.

Деревня Кудеверь существует и поныне, недавно получил оттуда письмецо, с просьбой рассказать больше, но вот такое дело — это не та Кудеверь, хотя с нее все и началось — наш Онтон Кудеверьский был оттуда (так я думаю), согласно прозвищу, Онтона там не помнят — что и немудрено, в свой деревне за праведника не сойдешь — всегда найдется, кто тебя там еще мальцом без штанов помнит, и про то как соседка крапивой тебя стегала за то что… Впрочем, неважно.

Помню как уже школьником принес и тыркал пальцем в карту: — Вот она, твоя Кудеверь!

На что получил ответ, что не всякая Кудеверь — Кудеверь, и пока не поймешь смысла слова, тебе ее не видать…

И что раньше упрямо указывая, что есть такая деревня Кудеверь. Читали про нее по картам. Но тут такая странность, что прочитав, и определив точно место, по приезду его запамятовали — под собственное «примерно там» никак найти не могли, еще терялись и привезенные с собой карты и указания, из–за чего не один служивый отправлялся под суд, где уже и ему кричали про суровость революционного времени. Но случалось опять запамятовали по какому делу, и случалось что даже отпускали.

Не было деревни Кудеверь, хотя и была! Морок какой–то…

И даже при последнем Николае, когда производили съемку местности, деревни не нашли, но пометили согласно старым картам — на глазок.

Ешкина Гниль — это болото — можно понять хотя бы из названия. Гришкин Покос — опять все ясно — порядочная поляна, что не заросла лесом и сейчас, хотя кто такой этот Гришка никто уже и не помнит, Божья Стопа — лощина среди бора, а в ней озеро чистейшей воды, но имени бога, который оступился, вам не скажут. Пятиключник — пять родников, слившихся со временем в один — размером с хату, незамерзающее даже в самые суровые морозы место. Ближний, Средний и Дальний Мох — брусничные места — лощины меж хребтов, если смотреть от деревни. Все можно понять по названиям. Но Кудеверь?

— Какая–такая кудеверь! — не один раз и во всяком веке восклицал очередной назначенец в эти места, включая тех, которых никак беси не оберут.

Но рассказывают, что случается, приходят оттуда и спрашивают про войну, но почему–то всякий раз про позапрошлую — так, будто она и сейчас идет…