Время льда и огня

По мере удаления от ледника поток мелел и распадался на множество протоков, а вот развалин и обломков как будто стало меньше. Появились обширные участки голой почвы, заросшей все той же жухлой травкой — здесь она была погуще. Каково же было мое удивление, когда в очередном растерзанном силуэте я угадал не экскаваторный ковш, не блок-комнату, а плавающий танк, которых после Великого Стопа сохранилось великое множество, и были они на вооружении у всех сторон. За исключением Галакси, разумеется. Танк и танк, казалось бы, чему тут удивляться на этой бесконечной выставке материальных остатков прошлого, но дело в том, что искорежен он был (судя по виду) совсем недавно: сгоревший передок непроницаемо черен от свежей копоти, а гнездо сорванной башни поблескивало полированной сталью, только-только начинавшей ржаветь. Отсюда не удавалось определить его принадлежность, да и огонь сожрал почти всю краску, но, по всему, это был танк южан.

Уяснение этого факта далось мне с трудом. По одному из многочисленных трудных соглашений с южанами, Рассветная зона брала на себя военный контроль над приполярной областью, продолжая, таким образом, быть буфером между антагонистами — ночниками и южанами. И если их танк оказался здесь, то это либо нарушение соглашения, либо война. То есть вся эта милитаризация ночников, Кшиш-генералиссимус, и в самом деле связаны с боевыми действиями? А может, просто очередная акция Крамера, разведка окраины ледника, вовремя пресеченная каким-нибудь Эйкином?

Озадаченный этой встречей, я еще с полчаса плыл, стараясь держаться в русле наиболее широкого протока. По-видимому, мне следовало быть поосторожнее — возможно, уцелевшие члены экипажа рыскали неподалеку. Я достал из багажа автомат и положил его поближе. Ощущение, что я в полной безопасности кочую по безлюдным краям собственной страны, исчезло. Я начал высматривать место для привала — достаточно укромное, чтобы его не заметили, и достаточно неприступное, чтобы, заметив, не напали врасплох. После долгих смотрин я выбрал каменистый островок на обочине главного русла, втащил лодку под валун, приготовил мизерную порцию затирухи на спиртовке, поужинал и, не ставя палатки, влез в спальный мешок — змейка задернута не полностью, рука на ложе автомата. Проваливаясь в сон, отметил — на чистом бледном небе уже не заметно звезд.

* * *

Все то же небо простиралось надо мною, когда я очнулся от сна. Некоторое время я просто лежал на спине, бездумно глядя вверх, и, будь со мной та самая гипотетическая тетрадь для записей, туда можно было бы занести такое:

«Меня страшно тревожит судьба старины Эла. Как ни странно, я думаю о малозначительном, например о том, что у Наймарка совсем недавно была сломана рука, только на Галакси сняли гипс, и вот он опять втравился в какие-то головоломные приключения. Тут уж, конечно, не о руке надо думать, а о жизни. Что-то мне подсказывает, что старикан цел и невредим, во всяком случае — хочется этого.

Невозможно вспомнить о ветеране без того, чтобы не подумать о Норме — а эти мысли я гоню от себя, мне достаточно неприятностей. Теперь главное — добраться домой.

Припасов остается — при крайне экономном их расходовании — дня на два. Я начинаю присматриваться к этой чахлой поросли, что встречается на островах. Какие-то виды полярной растительности, говорят, можно употреблять в пищу».

Следовало бы спешить, но меня охватила странная апатия, равнодушие к собственному будущему — а может, уже сказывалось недоедание? Я снова запаковал спиртовку и кулек с провизией, скатал мешок, погрузил все в лодку, осмотрелся — не оставлены ли следы — и выгреб на стремнину.

Когда плывешь к солнцу — отраднее. Мимо бежали берега, все больше напоминавшие заливные луга, да и травка на них стала погуще и позеленее. И хотя громада ледника позади отодвинулась от меня не так уж и далеко и шапка сизого тумана не слезала с западного горизонта вот уже вторые сутки, я начинал обвыкаться в человеческом климате родного края, где не было ни свирепых морозов, ни песчаных жарких бурь, ни черного бездыханного космоса совсем рядом, за стенкой каюты. Я как бы заново оценивал Рассветную зону после вынужденной разлуки — и она мне нравилась еще больше, даже в этих безлюдных местах. Но автомат держал под рукой.

Пролетела стайка каких-то полярных куличков — первые птицы за все время. Я проводил их взглядом и снова сосредоточился на русле — здесь проток резко поворачивал среди больших валунов, петлял и даже запенивал буруны. Когда я уже миновал последний камень и готов был расслабиться на спокойной воде, откуда-то прозвучало:

— Эй, приятель! Ну-ка причаливай!

Я поискал взглядом говорившего — никого. Хвататься за автомат было поздно.

— Давай, не то продырявлю и лодку, и тебя!