Время Лилий

Я слушала их, слушала Дана. Его страх, смешанный с виной и страстью, пьянил и заставлял сердце колотиться. И пришел давно позабытый азарт – я была почти благодарна Дабл‑Ве за то, что они не знают истории, плюют на закон и полностью отбили нюх дымом и духами.

– Лили? – шепнул Дан и погладил меня по волосам.

Только тут я поняла, что дрожу.

– Как трогательно. Прям котеночек, – пропела Вероника, протягивая ко мне руку, и тут же заорала: – А, черт!..

– Спасибо за комплимент. – Я обернулась и улыбнулась светло и наивно.

Высокий, холеный брюнет трудноопределимого возраста в костюме стоимостью с автомобиль замер за полшага до меня. Похожая на него, как вторая капля цикуты, девица в брильянтах, облизывающая покрасневшие пальцы, прищурилась на мое колье: серебро? Дабл‑Ве топтались в замешательстве: инстинкты подсказывали, что пора поджимать хвост и драпать, а жадность и здравый смысл – что в этой пигалице не может быть ничего опасного, кроме серебряных цацек.

– Кто это, Дан? – снова первой пошла в атаку Вероника.

– Моя жена, – без колебаний соврал Дан.

Я чуть не засмеялась. Конечно, приятно. Боже, как приятно! Особенно после того, что он наговорил мне шесть лет назад…

– Прошу простить, но мне через две минуты на сцену. Поговорим позже, – холодно распорядился Дан.

Дабл‑Ве синхронно кивнули и пропустили нас вперед. Так и спускались к сцене, двумя чинными парами.

– Даниил… – кинулся к нам Николаич, мявшийся у двустворчатых дверей. – Все в порядке?

Он рассматривал Дана, меня и Дабл‑Ве так, словно снимался в роли последнего выжившего в ужастике про страшный зомби-вирус. Смешно. Грустно. Из него получится, почти получился, отличный зомби…

– Даниил, вы готовы? – послышался за спиной голос Федосеева.

Дирижер сиял. Он уже чувствовал зал – волнение, предвкушение, готовность раствориться в музыке и отдать кусочек души в обмен на волшебство.

– Разумеется. – Дан поклонился. Он тоже светился, и никто не мог встать между ним и слушателями. – Прошу, маэстро.

Меня Дан потянул за собой:

– Будешь переворачивать ноты.

Я покачала головой. Прижалась на миг, вдохнула запах разгоряченного мужчины, потерлась бедрами, поцеловала в губы – пришлось подняться на цыпочки – и пообещала еще раз:

– Я буду здесь, в ложе.

Дабл‑Ве снисходительно усмехнулись. Их предвкушение звучало фальшивой темой в стоголосой фуге радостного ожидания зала, резало обоняние перегарной вонью. Я пошла за ними в директорскую ложу. Села на любимый крайний стул и сделала вид, что забыла про них, увлеченная речью конферансье.

– С каких это пор у Даниила появилась жена? – насмешливо спросил Виталий.

– С давних, – ровно ответила я, обернувшись. – Мы вместе пятнадцать лет.

Если до этого момента Дабл‑Ве еще размышляли, серебро или что-то иное обожгло Веронику, то сейчас расслабились. За пятнадцать лет они бы выжали Дана досуха… даже не за пятнадцать, им хватает и года. Свиньи. Только и умеют, что жрать, жрать и жрать.

– Как трогательно, – фальшиво улыбнулась Вероника. – Наверное, вам нелегко приходится.

Я пожала плечами и снова отвернулась к сцене: выходил Дан. Первый его взгляд – в директорскую ложу, улыбка мне, и лишь потом – в зал.

За моей спиной фыркнула Вероника.

– Дан вам рассказал о нашем предложении? – приступил к делу Виталий.

– Не особо подробно. Что-то насчет концерта в Олимпийском, участия в телешоу…

– Прекрасная возможность, вы не находите, э…

– Лилия.

– Э… Лилия, – повторил Виталий. – Такой талант, как у Даниила, не должен пропадать…

Я кивала бреду о совместных проектах, клипах, популярности в широких массах и несусветных гонорарах, пропуская его мимо ушей. А то я не знаю, как эти творят свои кулинарные «шедевры»! Весь телевизор полон их отрыжкой.

Подмывало напомнить им, что чревоугодие есть смертный грех. Дабл‑Ве так привыкли к безнаказанному обжорству, что до сих пор не поняли: Николаич-то нервничал не из-за денег. Но – не мои проблемы.

Вскоре мне надоело кивать, да и Дабл‑Ве наконец почуяли неладное: вместо вибраций радости, грусти, боли и неги им доставалось от зала… а ничего не доставалось! Еще я буду делиться, размечтались. Слишком давно я не слышала Дана. Зря шесть лет назад отпустила его – со времен Сержа Рахманинова никто не играл так. Звуки и эмоции кружили голову, наполняли восторгом резонанса…

– Хватит. – Я обернулась к Дабл‑Ве: теперь-то даже полностью потерявшие нюх твари не примут меня за человека. – Вы достаточно наговорили. Пойдите вон.

Они разом умолкли, съежились и стали бочком протискиваться к выходу. Их страх вонял мертвечиной, и сами они были безнадежно мертвы, несмотря на хлещущую изо всех дыр чужую прану. А я была жива и буду жива, пока Дан играет для меня.

Кажется, я смеялась, кувыркалась под потолком, целовала пальцы Дана, щекотала скрипачей и творила всяческие глупости. Не помню. Пьяна была, пьяна! И счастлива.

* * *

Мы увиделись впервые пятнадцать лет назад. Профессор Шнеерсон, старинный приятель и коллега, вздумал сделать мне подарок. В его записке не было ни слова о дипломной работе по Скрябину, зато был вопрос: «Ты еще не забыла, как пахнет весна?»