Время любить

На сей раз никто из нас троих не засмеялся. В полночь я все еще не спала, помешал, видимо, beauty sleep. Рено, совсем разомлев от принятой пищи и усталости, сразу же из-за стола отправился в постель, и я пожелала Пейролю спокойной ночи. Но, сидя за письменным столом и просматривая парижские газеты, я еще часа два слышала в открытое окно, как он работает в своей комнате, расположенной под моим кабинетом. Слышала, как он работает, в буквальном смысле слова: он повторял что-то наизусть, потом вслух долбил какие-то формулы, и эта детская зубрежка открыла мне еще жившего в этом кончающем курс математике деревенского школяра. Вот эта сторона его характера особенно привлекала меня, я имею в виду скромное его происхождение, и его мужественная решимость восторжествовать над ним. Ни за какие блага мира я не хотела бы, чтобы он догадался о том, что я его слышу. На цыпочках я прошла к себе в спальню, потихоньку разделась и легла.

С тех пор как ночи перестали приносить прохладу, я спала без рубашки, укрывшись только простыней. В моей спальне поселилась бессонница, худшая из всех существующих бессонниц – оцепенение до того тяжелое, что вы уже не способны отбросить покровы полудремоты и бодрствовать по-настоящему, но недостаточно плотное, дабы оно могло полностью заслонить дневные дела, которые преследуют вас, превращаются в фантастические образы, движутся, говорят. А в тот день, после того как я отправила своим родственницам письмо с отказом, столько всего всколыхнулось во мне и вне меня... Я была взбудоражена, встревожена, готова к любым сюрпризам. Бывает, машина жизни среди обычного течения будней вдруг ни с того ни с сего ускоряет ход свой и нагоняет за короткое время часы опоздания, этой обманчивой неподвижности.

Десятки раз я переворачивалась с боку на бок, таща за плечом простыню, и в зависимости от того, ложилась я на правый или на левый бок, я, приоткрыв глаз, видела то окно, заполненное воздушным светом луны, то будильничек, стоявший у изголовья, и его фосфоресцирующая стрелка двигалась так медленно, что мне казалось, будто часы стоят. Уже давно я не слышала снизу бормотания моего соседа-зубрилы, изредка прерываемого ритмическим шлепаньем босых пяток по плитам пола. Все в доме спало. Я зажгла лампу, пренебрегши нашествием ночных бабочек – единственное, чего мы могли опасаться, так как относительная высота расположения Фон-Верта защищала нас от москитов. Я открыла книгу на середине и добросовестно углубилась в чтение, но именно эта добросовестность стирала слово за словом прочитанную только что страницу, а мысль по-прежнему бродила совсем по иным тропам. Я снова потушила лампу. В конце концов я встала. С минуту постояв обнаженная в темной спальне, я накинула пеньюар. И очутилась внизу на пороге сада.

Свод шелковиц, где уже потушили в листве лампу, врезался в лиловатый мрак полосой еще более густого мрака. Я шла этим зеленым гротом. Через тоненькую соломенную подметку сандалий я на ощупь узнавала маленькие, тут же лопавшиеся овальные тутовые ягоды, падавшие с ветвей, их отметали только от обеденного стола. Я шла в глубь сада, туда, где лунное озерцо, растекаясь, подступало к рубежам сосновой рощи. Там стояла каменная скамья, и на скамье я обнаружила Пейроля. Тенниска и шорты из светлой ткани слабо белели в темноте, а загорелые руки, ноги, лицо, волосы – все это только угадывалось.

Очевидно, он видел, как я вышла из дома, но не выдал себя ни словом, ни жестом, да и я не слишком удивилась нашей встрече, нашей общей бессоннице, тем, что нам обоим пришло в голову искать здесь от нее прибежища. Ни он, ни я не сказали друг другу: "Смотрите-ка, вам тоже не спалось". Я присела рядом с Жюстеном и сразу же начала не оконченный за ужином разговор:

– Не сердитесь на Рено. Он ужасный дразнилка. Эта глупейшая история с открыткой просто завела его слишком далеко. Признаюсь, что и я тоже не поостереглась. Но он говорил все это без малейшего умысла вас обидеть.

Пейроль ответил не сразу.

– Он просто не отдает себе отчета,– сказал он после минутного молчания.

Я плотнее закутала пеньюаром грудь, колени.

– Вам холодно?

– Нет.

Говорили мы спокойно. В паузы между нашими вопросами и ответами проскальзывало дыхание ночи. Глаза уже привыкли к темноте, и теперь я отчетливо различала черты его лица. Видела руки, раскинутые по спинке скамейки. Видела также, что он босиком.

– А знаете,– начал Пейроль,– думаю, что в конце концов он выцарапает себе диплом.

– Для меня это будет большой радостью. Вовсе я не считаю, что это дело государственной важности,– я не из таких матерей. Но когда он благополучно минует этот риф, вернее, два рифа, так как впереди еще маячит философия кстати, она меня меньше беспокоит, по-моему, Рено в ней успевает... тогда у него не будут так забиты мозги. Можно будет подумать и о его дальнейшей судьбе.

Пейроль покачал головой.

– Ну, тут ему и карты в руки.