Время любить

Перед полицейским участком на площади, под холодным светом фонарей, царило спокойствие. Я даже удивилась, но потом нашла объяснение: уже за полночь, большинство родителей успели выполнить свой долг гораздо раньше, чем я. Толкнув двери, я вошла в залу и увидела пять-шесть мальчиков, сидевших на скамье в скучливых позах ожидания, и среди них своего сына.

Под глазом у него черный синяк, пуловер порван. Увидев меня, он встал. Я бросилась к нему.

– Эй, эй, мадам...

– Простите, пожалуйста.

Я остановилась, на душе у меня стало спокойно: я бы заметила, если бы у Рено было бы что-нибудь сломано. Я подошла к барьеру, за которым сидели полицейские, самые обычные регулировщики уличного движения, возведенные на сегодняшний вечер в ранг усмирителей мятежа.

– Это все-таки полицейский участок, мадам. А не проходной двор.

У полицейского был резкий провансальский акцент.

– Вы родственница арестованного? Пришли удостоверить его личность, его местожительство? Первым делом зайдите к господину комиссару. Это на втором этаже. Дежурный вас вызовет.

Я ласково помахала рукой Рено: пусть поймет, что я не смотрю на все это дело трагически, впрочем, он меня и без того хорошо знал. На площадке никто, кроме меня, не ждал, я сразу же вошла в кабинет господина комиссара и вытерпела его скучнейшую проповедь, которую он, по-моему, успел заучить наизусть: уже раз пятнадцать он произнес ее с поправкой на отца или мать, на работницу или даму из общества. Говорил он с притворным изнеможением и унынием, чем я не преминула воспользоваться, говорил о том, что уходят былые традиции, что город утратил свои благородные нравы. Хоть этот говорил без акцента и говорил красно!

Улучив минуту, я позволила себе заметить, что еще не знаю сути дела.

– Как? А мятежные выкрики, а булыжники, вывороченные на городских путях сообщения, а покушение на общественное здание, вам этого мало?

– Но, господин комиссар, я хотела бы знать мотив, так сказать, цель этой манифестации. Словом, чего они требовали?

– Ничто не может оправдать беспорядков такого масштаба. Эти бесноватые юнцы устроили манифестацию, потому что сняли какого-то их преподавателя.

– Господина Паризе? За его статью о войне в Алжире? Удалили его за несколько месяцев, за несколько недель до экзаменов?

– Вот оно как! Вы, выходит, придерживаетесь их мнения. Они слово в слово то же самое говорят. Ну если уж и родители туда же...

Он сдержался, я тоже. И отпустил меня. В нижнем этаже все формальности были выполнены быстро. О дальнейшем меня известят. Наконец-то меня допустили к арестованным. Рено, которому ни чрезвычайные обстоятельства, ни благородное клеймо под глазом (ничего серьезного, я это сразу определила...) не помешали быть таким же, как всегда, представил мне своих товарищей.

– Это моя мать,– и добавил,– она декоратор. И очень поздно задерживается на работе.

Все они, за исключением одного, учились экстернами и жили далеко от города. Понизив голос, я спросила, не могу ли я чем-нибудь им помочь. Дома у них телефона не было, поэтому, как я поняла, родители и не пришли; они ровно ничего не знали, а комиссар известит их только завтра, через жандармерию. Я взяла адреса и пообещала сделать все, что смогу.

– Мам, мы уже шесть часов здесь сидим, жрать охота.

– Тебя ждет ужин.

– А они?

Полицейские поворчали, но отпустили меня купить сандвичи и крем-соду. Только не пиво: алкогольные напитки здесь распивать воспрещается... Рено ждал вместе с ребятами моего возвращения. Я вернулась, и мы устроили пир. Но тут явился пожарный, работавший до полуночи, и забрал своего отпрыска; он поначалу схватился с полицейскими, правда в ином стиле, чем я, но с тем же провансальским акцентом, что и они. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы с Рено улизнули.

Пирио ждал нас в машине и тоскливо вздрагивал всем телом.

– Привезла его! Нет, решительно ты – это ты. Посмотри на него, клянусь, он все понимает,– добавил Рено, устраиваясь на сиденье рядом с Пирио, который от волнения вился ужом у него на руках.– Подожди-ка минутку!

И, откинув чуточку голову из-за своего синяка, мой сын обнял меня так крепко, что у меня даже дыхание перехватило.

С минуту мы ехали молча. Рено чего-то ждал. Я спросила, больно ли ему.

– Глазу? Пустяки, я ничего не чувствую.

– Тебя полицейский ударил?

– Ага... Но не беспокойся, я в долгу не остался. Как двину его в поясницу... Он так и взвился. Хорошо, что я свои мокроступы надел, посмотри-ка.

И в самом деле, я только сейчас заметила, Рено был в грубых охотничьих ботинках.

– Значит, бал-маскарад готовился заранее?

– Раз надо, так надо. Если хочешь добиться успеха... Ну надел ботинки и надел, кому какое дело. Значит, когда мы с тобой с глазу на глаз говорим, ты считаешь, что мы не правы?

– По существу правы. По-моему, непозволительно снимать преподавателя чуть не накануне экзаменов... Надеюсь, хоть это не обернется для тебя плохо? Ты к экзаменам подготовился? Ты ни разу со мной об этом не говорил.