Время любить

В спорах о литературе они и не заметили, как пришли на улицу Чайковского, — наверное, километров пять прошагали пешком. От морозного дыхания воротник меховой шубы Хлебниковой побелел, а круглые щеки зарумянились. Глаза были такие черные, что зрачков не разглядишь. Обычно Казаков не терпел разговоров на литературные темы, все это казалось ему переливанием из пустого в порожнее, но Лариса Васильевна сумела задеть его за живое, вызвать на спор. Читала она много, да и память, по-видимому, у нее хорошая, потому что свободно приводила цитаты, называла даты выхода тех или иных нашумевших книг, безошибочно помнила фамилии авторов. Но самое главное — она не была равнодушной. Казаков часто встречался с равнодушными библиотекарями, для которых руководством к действию и пропаганде литературы было не свое собственное мнение, а статьи в «Литературной газете» и рецензии в журналах. Хвалят критики книгу — значит, ее нужно пропагандировать, обругали — убрать на полку подальше.

Понравилось ему и то, что Хлебникова после встречи с читателями не стала рассыпаться перед ним в комплиментах, а честно призналась, что не читала его книг. Всех же писателей, часто упоминаемых критикой, она знала, хотя, как она заявила, и не всех приглашала на творческие встречи.

— Мне в бюро пропаганды сказали, что вы не согласитесь выступить у нас, — улыбнулась Лариса Васильевна, останавливаясь у станции метро «Чернышевская», куда проводил ее Казаков. — Говорят, что выступать вы не любите. А я этого не заметила: вы с удовольствием провели эту встречу, а как читатели были довольны!

— Если бы все встречи были такими! — сказал Казаков. — А бывает, придешь в библиотеку, а там пять человек… После этого и думаешь: зачем все это нужно было? Я потерял свой рабочий день, да и они не получили от этой встречи никакого удовольствия.

— Говорят, вы прячетесь от нас где-то в тмутаракани!

— В Андреевке, — улыбнулся Вадим Федорович. — Ну что поделаешь, если я только там хорошо работаю. Едешь в деревню, садишься на табуретку за деревянный стол и пишешь… Правда, есть некоторые неудобства: сам варишь себе обед, не ездишь за границу, не выступаешь в дискуссиях по радио и телевидению, не даешь интервью, не устраиваешь творческих вечеров и не купаешься в лучах славы… Немудрено, что до выхода книги тебя и дорогие читатели позабудут.

— А вы не кокетничаете? — взглянула она на него своими глазами-вишнями. — Не завидуете тем, кто на виду и, как вы говорите, купается в лучах славы?

— Не завидую, — посерьезнел Казаков. — Жалею их.

Мимо них тянулась в двери метро бесконечная толпа, напротив газетного киоска останавливались автобусы, троллейбус, у выхода толпились мужчины и женщины с букетами цветов, завернутых в целлофан, в сквере, разделяющем проспект Чернышевского, между двумя потоками машин, идущих в разных направлениях, беззаботно носились друг за другом овчарка и сеттер. Хозяева — девушка в короткой белой куртке и высокий мужчина в кожаном пальто — стояли у скамейки и беседовали.

— Жалеете? — подняла к нему круглое лицо Хлебникова.

— Что иному писателю надо? — продолжал Казаков. — Признание читателей. Получив его, он ждет официального признания. И вот он знаменит, о нем говорят по радио, показывают по телевидению, но ему и этого мало — нужна Государственная премия, орден к юбилею! И как только все это получает, вдруг происходит непостижимое: широкий читатель остывает к нему, навсегда отворачивается…

— Почему?

— Слава, как ржа, разъедает душу иного писателя, заставляет его лезть из кожи, чтобы все время быть на виду. Писатель отныне занимается созданием лишь самого себя. И это отнимает у него не только ум, время, но и самое главное — талант!

— А вы всего этого счастливо избежали? — с долей иронии заметила Хлебникова.

— Я просто к этому никогда не стремился, — ответил он, подумав, что сотрудница городского Общества книголюбов довольно ехидная особа!

Овчарка повалила в снег сеттера, тот, лежа на спине, смешно махал всеми четырьмя лапами, длинный красный язык высунулся чуть ли не до земли. На собак пристально смотрела девочка с большим черным портфелем в руке. Голова ее наклонилась на одну сторону, маленький рот чуть приоткрылся.

— Как вы думаете, Вадим Федорович, кому какая собака принадлежит? — видя, что он с интересом следит за возней четвероногих, спросила Хлебникова.

— Сеттер — мужчине в кожаном пальто, а овчарка — девушке, — быстро, будто ждал этого вопроса, ответил Казаков.

— Пожалуй, наоборот, — помедлив, сказала она.

Казаков с любопытством посмотрел на нее. Нельзя назвать красивой — лицо круглое, курносый нос, смешливые ямочки на розовых щеках, разве что большие, опушенные черными ресницами глаза притягивают. В них хочется смотреть и смотреть… Но что это? Глядя ей в глаза, он вдруг почувствовал, что сейчас безошибочно скажет все о ней…

— У вас трое детей, — не отрывая глаз от ее лица, заговорил Казаков. — Две девочки и мальчик, вам тридцать с гаком, у вас есть муж, и вы его очень любите…