Время любить

— Может, мне тоже нужно книги писать? — посмотрела на него дочь. — Слишком уж я все анализирую… По-видимому, нужно жить проще, папа? Ты прав, зачем загадывать на годы, когда вот сейчас все у нас и так хорошо. Он действительно меня очень любит…

— А ты?

— Я?

— Не увиливай! — сурово потребовал он.

— Не знаю, — опустила Оля пышноволосую голову, карие глаза ее стали несчастными. — Об этом я все время думаю. Даже в поезде… То Глеб мне кажется самым красивым, мужественным…

— Умным, — подсказал Вадим Федорович.

— Он не дурак, но нет в нем, папа, тонкости, чуткости, нежности… Как и все вы, мужчины, он убежден, что своим предложением осчастливил меня. Как же, решился на такой героический поступок! Предложил руку и сердце даме, а я, видишь ли, упираюсь, прошу подождать, хотя бы пока институт закончу. Он этого не понимает!.. Дай ему волю — заставит меня и театр бросить!

— Вот в чем собака зарыта! — рассмеялся Вадим Федорович. — Дать волю… С того самого момента, когда муж и жена начинают яростно бороться за первенство в доме, тогда и любовь умирает. Ты не захочешь ему уступить, он — тебе. А ты не очень-то покладистая девочка! И начнется многолетняя изнурительная борьба за главенство. Это при условии, что столкнулись два сильных характера. Если с сильным характером лишь он или она в семье, тогда проще. Она смотрит мужу в рот и молится на него, или он становится подкаблучником… Погоди, девочка! — Он внимательно посмотрел ей в глаза. — Тебя что пугает? То, что ты утратишь свою независимость? Свободу? Станешь примерной домохозяйкой, будешь нянчить детей, забудешь про театр?

— И это тоже, — призналась она.

— В кого же ты у нас уродилась, такая рассудочная? — покачал он головой. — Я женился, как говорится, в одночасье, потом еще два раза влюблялся и, честно говоря, никогда не думал, какое место займу я в семейной иерархии. Если так можно выразиться, мои чувства преобладали над разумом.

— Это плохо?

— Не знаю, — секунду помедлив, ответил он. — Любовь налетает на человека как смерч, тайфун! И уж тут не до рассуждений. Возможно, самое прекрасное в ней и есть именно безумие, страсть, самопожертвование. Когда думаешь не о себе, а о любимом человеке.

— А у меня все наоборот, — сказала Оля. — Я думаю о себе. Каково мне будет рядом с ним? Не разлюблю ли я его, еще не успев толком полюбить?..

— Если так можно выразиться, я сейчас живу у разбитого корыта, — заговорил отец. — Но я ни о чем не жалею. Все женщины, которых я любил, подарили мне счастье, радость, в конце концов — романы! И я не виню их, пожалуй, и себя не осуждаю: я всегда хотел иметь семью, но есть что-то во мне более сильное, чем любовь к женщине… Это, по-видимому, моя работа. А женщины по природе своей более ревнивы, чем мужчины. Никто не захотел делить меня с моей работой. Ведь можно быть рядом с любимым человеком и вместе с тем очень далеко…

— Мне этого не понять.

— Поймешь, когда станешь совсем взрослой, — улыбнулся Вадим Федорович.

— Иногда я кажусь сама себе старухой, — вздохнула Оля.

Они сидели за столом, пили из белых кружек крепко заваренный чай. В вазочке — вишневое варенье, в коробке — привезенное Олей печенье. На стене мерно тикали часы в деревянном футляре. С увеличенной, в рамке под стеклом, фотографии над столом на них смотрел дед Вадима Федоровича — Андрей Иванович Абросимов. Густые брови сурово насуплены, широкая, раздвоенная книзу борода спускается на могучую грудь, небольшие глаза прищурены.

— Значит, ты сбежала от Глеба? — поставив кружку, спросил Вадим Федорович.

— Сбежала? — сдвинула она тонкие черные брови. — Выходит, я его боюсь? Это новость!

— Мне Глеб нравится, — осторожно заговорил Вадим Федорович. — Он человек дела, способный конструктор, по-видимому, однолюб, порядочный человек. Чего еще надо? А каким будет мужем — это уж от тебя, дорогая, зависит. Он тебя любит, значит, и считаться с тобой будет. И потом, ты не из тех, кого можно поработить…

— А может, мне нравится быть рабыней, — уронила Оля, уткнувшись в кружку с чаем. Губы ее тронула легкая улыбка.

Вадим Федорович пристально посмотрел на нее, но дочь так глаз и не подняла. Молча смотрела в кружку, длинные черные ресницы чуть изгибались кверху, губы вздрагивали от потаенной улыбки.

— Что ты все-таки имеешь в виду? — наконец спросил он.

— Твоя дочь стала женщиной…

— Этого ты могла бы мне и не говорить, — помолчав, ответил он.

— Ты же с детства приучил меня говорить правду, и только правду, — сказала Оля.

— Тогда к чему весь этот разговор? Немедленно выходи за Глеба замуж.

— Ты рассуждаешь точь-в-точь как он!

— А как ты, интересно, рассуждаешь?

— Время любить… — задумчиво произнесла Оля. — Как там в Библии? Андрей это место не раз цитировал. Всему свое время… Понимаешь, папа, будто кто-то властно постучался в мое сердце… Что-то необъяснимое накатилось на меня — Глеб показался мне сказочным принцем, подарком судьбы… Не слишком ли я красиво говорю?

— Я тебя слушаю.