Время любить

Андрей без труда справился с Сашей, раскритиковал его тренера. Кстати, в этом модном виде спорта подвизалось немало деляг и ловкачей, которые аккуратно взимали с учеников пятерки и десятки, а преподавали приемы как бог на душу положит. Саша ничего не сказал своему двоюродному брату, но сомнения насчет тренера запали ему в душу. Говорит тот красиво, сулит сделать всех великими бойцами, а Андрей одной рукой с ним, Сашей, справился… Когда зашел разговор о разных стилях борьбы, Андрей сказал, что каратэ в переводе с японского — «пустая рука». Саша об этом впервые услышал, да и каратэ он знал понаслышке.

К ужину во дворе Абросимовых появился Миша Супронович. Дерюгин, увидев его, сморщился, как от зубной боли, и демонстративно ушел на свою половину. Мишу это ничуть не смутило. Подойдя к Нине и Наде Дерюгиным — они чистили скользких окуней у колодца, — присел на лужайку, снизу вверх взглянул на молодых женщин.

— Опять подшофе, Миша? — добродушно осведомилась Нина Григорьевна.

— Тут у вас писатели-поэты, — растянул толстые губы в ухмылке Супронович. — Рабочему классу нет никакого внимания.

— Где ты работаешь, Миша? — спросила Надя.

— На промкомбинате слесарю, — ответил он.

— Вроде бы в прошлом году ты работал на железной дороге?

— Я не папа Карла, чтобы рельсы да шпалы таскать на своем горбу, — заметил Миша. — Мне в слесарке непыльно… — Он бросил взгляд на крыльцо, где появился Григорий Елисеевич: — Чего это отставной полковник на меня косится, как на врага народа?

«Ты и есть враг! — чуть было не вырвалось у Нади. — Хоть помолчал бы!»

Миша Супронович каким-то образом разнюхал, что Нина Дерюгина вовсе не родная дочь Григория Елисеевича. Настоящий отец Нины бросил ее мать, когда Нина еще и на свет не появилась. Девочка выросла, ничего не зная об этом. А несколько лет назад, когда Нине уже было шестнадцать, Миша взял и все ей рассказал. Конечно, для девушки это было потрясением. Родителям пришлось рассказать ей всю правду. Жив ее отец, Рыбин, или его уже давно на свете нет — этого никто не знал. Он уехал из этих краев за полгода до рождения Нины и больше здесь не появлялся. Дерюгин не мог простить Мишу Супроновича и за глаза называл его змеиным выкормышем.

Миша был внуком Леонида Супроновича. Правда, он этим не хвастал. Внешне он совсем не походил на бывшего бургомистра: невысокий, кривоногий, с острым лицом, глаза маленькие, неопределенного цвета, губы толстые, вечно кривятся в непонятной усмешке. Он рано начал выпивать, сменил в Андреевке уже несколько мест работы. Когда появлялся у Абросимовых, Дерюгин ходил по двору мрачнее тучи, бросал на него испепеляющие взгляды, но этим его негодование и ограничивалось. В общем-то Миша открыл Нине правду о ее родном отце. Удивительно лишь, откуда он про это пронюхал. Никто в Андреевке не знал, что Нина — не родная дочь Григория Елисеевича. Но у Миши Супроновича было какое-то собачье чутье на чужие тайны. Выведав что-либо неприятное про односельчан, он при удобном случае ставил их в самое неловкое положение. Мишу Супроновича не любили в Андреевке. Здесь-то все знали, кем был в годы войны его дед. Была в Мише какая-то подлинка, она сидела у него внутри, как червоточина в яблоке. Ко всему прочему он еще был завистлив. Когда Васька Петухов, монтер радиотрансляционной сети, выиграл по лотерее «Запорожец», Миша Супронович весь извелся от зависти. Накупил на всю зарплату лотерейных билетов, хвастался, что выиграет «Волгу», но выиграл лишь пылесос да электробритву «Харьков»… Зато как он радовался, когда Васька врезался на машине в телеграфный столб, своротил набок капот и выбил стекло.

— Ты только неприятные вещи говоришь, — неприязненно посмотрела на него Надя, бросая вычищенного окуня в эмалированный таз.

— А папашка ваш ходит по поселку как нищий, — скривил рот в улыбке Миша. — Говорят, денег куры не клюют, большая пенсия, а все еще донашивает свои военные галифе да кителя…

— Не задевай отца, — оборвала Надя.

— Миша, у тебя голова болит? — участливо взглянула на него Нина.

Она была добродушной, склонной к полноте женщиной. Зла на Мишу не помнила, относилась к нему как к родственнику, не раз давала деньги, когда он заявлялся с утра с тяжелой головой.

— Разве меня за стол позовут! — вздохнул Миша, кивнув на крыльцо, где курили мужчины. — Родственники называются! Кто я? Рабочая косточка, вон у меня какие руки… — Он выставил перед собой огрубевшие, все в трещинах ладони. — А они интеллигенты! Ничего, я еще тоже свое последнее слово не сказал… Обо мне еще многие услышат…

Все знали, что Миша пишет какие-то стихи, но вслух он их никому не читал.

Нина пошла в дом, а немного погодя вышла, что-то пряча под наброшенной на плечи вязаной кофтой. Миша проворно вскочил с травы, мигнул, мол, зайдем за колодец, там ему Нина отдала бутылку вермута и кусок красной рыбы с хлебом.

— Как нищему подают христа ради на паперти, — пробурчал он, проходя к калитке мимо женщин.