Время любви

Власть Руфуса над Фабрицией приобрела столь необъятные размеры, что ей наконец удалось убедить себя не испытывать ревности к похождениям мужа. Отец и мать уже покинули грешную землю, задушевных подруг у Фабриции не было, поэтому в поисках совета и утешения она обратилась к Сорайе, известной телепатке из Египта. Выслушав рассказ Фабриции о ее горестях, Сорайя поведала, что ислам не осуждает мужскую неверность, а вот женская считается смертным грехом.

— Но я же говорю о Руфусе! — воскликнула Фабриция. — При чем тут ислам?

— Более тысячи лет назад, — рассудительно ответила Сорайя, — великий пророк Магомет признал ту разницу между мужчиной и женщиной, о которой я толкую. Он и сам имел десять жен и по меньшей мере трех наложниц.

— Ну и ну! — возмутилась Фабриция. — Еще расскажите, что Коран допускает существование рабства!

Сорайя пропустила ее слова мимо ушей.

— Дайте-ка мне еще раз вашу ладонь, — спокойно произнесла она. — Ну вот, теперь я явственно вижу, что вас ожидает удача. Ваш муж однолюб и никогда не увлечется другой женщиной. Никогда!

Только Фабриции не суждено было узнать, что женщина, о которой говорила прорицательница, не она.

С надеждой смотрела она в бездонные, как пропасть, глаза египетской гадалки и находила в них утешение, в котором так нуждалась.

Фабрицию нисколько не смущало то, что она нанесла визит телепатке. Напротив, она гордилась своей храбростью, которую могла бы оценить по достоинству только ее мать, будь она жива.

— Вы подумали о том, что вам потребовалась определенная смелость, чтобы прийти ко мне, — неожиданно заявила Сорайя.

— Как вы догадались?

— Объяснить это я не могу, — негромким музыкальным голосом ответила прорицательница. — Прошу только понять одну простую вещь, тогда ваша жизнь станет намного проще.

— Я вас слушаю. — От волнения Фабриция подалась вперед. — Говорите скорее.

— Всем индивидуумам свойственны одни и те же чувства и инстинкты, и нельзя разделять людей на восточные и западные нации или на приверженцев той или иной религии. Инстинкты у всех одинаковы, они, так сказать, универсальны.

— Не понимаю, к чему вы это говорите. В чем тут логика?

— Вот вы и проявили себя как западная женщина. Неужели так уж необходимо искать логику в чувстве, скажем, материнства? Оно тоже абсолютно универсально. — На лице Сорайи появилась лукавая улыбка. — И есть ли логика в любви?

— Не знаю, — тихо пробормотала Фабриция.

— Ответ лежит на поверхности, и вы это понимаете. Любовь и логика — два совершенно несовместимых понятия. — Сорайя покачала головой и презрительно добавила: — Иногда мне кажется, что ненависть гораздо логичнее любви.

Фабриция понимающе улыбнулась.

— Вы, люди с западным складом ума, поразительно наивны, вы верите, что все ценности построены на логике. А вы когда-нибудь задумывались, подходит ли теория Фрейда о сознательном и подсознательном поведении арабам?

— Признаюсь, нет. Во времена Фрейда в Австрии не было моды на гаремы.

— Женщине, живущей в гареме, никогда не пришло бы в голову ревновать мужа к другим. Чем больше жен у него появилось, тем почтительнее к нему относились.

— Я не желаю ненавидеть Руфуса, — внезапно вырвалось у Фабриции, — и не хочу его любить. Все на свете отдала бы, чтобы не испытывать к нему вообще никаких чувств!

Глава 54

Сразу после полудня Джина выскочила из своего офиса, взбешенная до такой степени, что не могло быть и речи о том, чтобы самой сесть за руль. Она поймала такси и назвала домашний адрес. Сильные удары сердца гулко отдавались в ушах. Сжав губы, она скосила глаза на портфель, где среди обычных деловых бумаг лежал последний отчет Сэма Харви.

Харви принес его только что, и она сразу же расплатилась наличными, как он и просил. Джину это вполне устраивало: не хватало еще, чтобы в офис пришел счет за услуги частного сыщика.

В отчете говорилось, что Морган и Кейт сейчас — вот в эту минуту — вместе. Она мчится домой, а ее муж и подруга — лучшая подруга! — наслаждаются друг другом в постели. Когда такси подъезжало к Центральному парку, Джина резко сказала:

— Остановите здесь.

В надежде, что прогулка охладит пылающие щеки и подступающая к горлу тошнота наконец пройдет, она зашагала по аллее парка, мысленно споря сама с собой.

— Тебе же он безразличен. Признайся: его отношение к тебе устраивает тебя, так ведь?

— Ну и что с того?

— А то, что это еще не означает, будто ты испытываешь к нему пылкие чувства. Ты его не хочешь, но при этом считаешь, что он не должен достаться никому другому.

— Я вовсе не собака на сене. Но ведь он изменил мне с моей лучшей подругой!

— По-твоему, было бы лучше, если бы он изменил тебе с незнакомой женщиной?

— И эта мысль приводит меня в ужас, но то, что любовницей стала именно Кейт, ужасно вдвойне.

— Почему?

— Да потому что Кейт всегда — всегда! — мне завидовала!

— Вот если бы ты его любила, он ни за что бы тебе не изменил».

— Хватит! Довольно! — вслух выкрикнула Джина и, очнувшись от резкого звука собственного голоса, бросилась к дому.