Время Малера: Роман, рассказы

Бертольд не любил, когда к нему так обращались, но вот уже тридцать лет, с самого детства, Мор иначе его и не называл, и с этим ничего нельзя было поделать. Бертольд молча взял рубашку (у той был мятый и какой-то жалкий вид), быстро накинул ее и застегнул пуговицы, с манжетами, правда, пришлось повозиться. Настала очередь джемпера. Продевая его через голову, Бертольд слышал, как в волосах и в ушах с треском вспыхивают маленькие искорки; а ведь на этикетке значилось «чистый хлопок», но, как и многое другое, это было чистое вранье.

— Что ж, — протянул Мор. — Все очень просто. Дело в избыточном весе.

— Неужели?

— Пятнадцать килограммов лишних. Нужно худеть.

Бертольд опустил глаза и увидел уже не совсем чистые носки ботинок и толстые складки джемпера; попробовал его вытянуть, но складки собирались снова и снова, не желая исчезать.

— Да, — сказал Мор, — в вашем случае поможет только диета. Перетерпите годик, зато потом, и только потом, наступит улучшение. Честно признаться, это не легко.

— Чушь собачья! — воскликнул Бертольд. — Да я похудею гораздо быстрее.

Его захлестнула волна раздражения и необъяснимой злобы на эту комнату, белые стены, медицинский запах и на старика, заявившего, что он толстый.

— Не исключено, — проговорил доктор Мор, — хотя тогда уж точно придется сильно постараться.

— Пятнадцать килограммов?

— Около того. Но только без глупостей, слышите? Умеренное питание…

— Понятно, понятно, — перебил Бертольд, — я все знаю.

В трамвае пустовало одно-единственное место — напротив бесформенной женщины, уплетавшей сандвич; когда ее щеки надувались, изо рта вылезал блестящий кусок колбасы; Бертольд резко отвел глаза. На небе повисли полинявшие облака. На секунду выглянуло солнце, сверкнуло и снова исчезло. Собака что-то вынюхивала в грязной луже. Перед мясной лавкой стоял небритый мужчина в покрытом красными пятнами фартуке, с белыми волосатыми руками. Трамвай сделал резкий поворот, и сандвич выскользнул у женщины из рук; булочка распалась на половинки, и жирная колбаса мягко приземлилась на ботинок Бертольда.

— О, простите, — извинилась толстуха.

Дома Бертольд открыл холодильник. Поток ледяного воздуха хлынул ему навстречу и потянулся вниз, поглаживая по ногам. Молоко, две котлеты, ветчина, колбаса трех сортов, масло, йогурт, в морозильнике — клубничное мороженое.

— Ну? — спросил себя Бертольд. — Значит, мне слабо? Думаете, слабо, да?

Он взял мороженое и отправил его в мусорное ведро. За ним последовали колбаса, котлеты и ветчина. Молоко он решил пока приберечь. В окно что-то стукнуло; Бертольд вздрогнул, но это просто начался дождь. На автоответчике ждали два сообщения: от Доры, которая, к сожалению, в эти выходные опять не могла выкроить время, и от брата, который собирался навестить его через месяц, чему уже сейчас был несказанно рад; Бертольд же не испытывал особого восторга. Он включил телевизор и принялся медленно намазывать масло на хлебцы. Потом откусил кусочек, и хлебец раскрошился. Собрав с пола остатки, он в сердцах швырнул их в мусорку. Шел скверный фильм. Около десяти Бертольд отправился на боковую.

Он проснулся в шесть утра, разбуженный голодом. Какая-то дырка образовалась во внутренностях, какая-то пустота, причинявшая боль. Дождь лил по-прежнему. Наступила суббота, а завтра, по всей вероятности, ее сменит воскресенье, не намечалось никаких дел, и Бертольд подумал: а слабо ли не завтракать?

Вопреки опасениям, это далось без особого труда. Он выпил немного молока и пошел прогуляться, по зонту барабанили капли, автобус рассек лужу, но Бертольд на удивление быстро успел отскочить. Голод не отпускал, но и сильнее не становился. Дома Бертольд встал на весы: целый килограмм! После обеда позвонил Доре, но та не поднимала трубку. На ужин налил стакан молока, но, поразмыслив немного, вылил в раковину и вместо этого выпил воды. Включил телевизор и открыл окно. Стояла холодная ночь, безупречно чистая после дождя. В половине одиннадцатого он пошел спать; под ложечкой сосало, голод стучался и сверлил кишки. Бертольд принял сильное снотворное, и через некоторое время погрузился в глубокий сон.