«Время молчания прошло!» Пять веков Реформации в меняющемся мире

В современном языке понятие «религиозная война» уже имеет свои коннотации, поэтому его содержательное наполнение в источниках далеко не всегда очевидно. Существующие коннотации мешают правильному пониманию фактического значения термина. Религии, таким образом, по сути, приписывается ведущая роль в возникновении и ведении войн163. Тезис о причинно-следственной связи между религией и войной или, по крайней мере, о важной роли религии в ней, таким образом, достигает кульминации в понятии «религиозная война». Однако в данном случае остается открытым вопрос, соответствует ли такое понимание этого термина тому смыслу, который вкладывали в него современники, можно ли говорить, что в раннее Новое время у людей были такие же ассоциации, как у сегодняшнего человека. Несмотря на то, что семантическая связь между войной и религией неоднократно подмечалась современниками уже в первой половине раннего Нового времени164, понятийное осмысление этого началось только с конца XVII в.

Описанное выше понимание разделяли и все еще разделяют многие из современных исследователей165

. Как сторонник подобного понимания религиозных войн, Йоханнес Буркхардт дал им определение как войнам, «в которых религия тем или иным образом вовлечена в общий контекст происходящего, в механизм ведения войны или мотивы участников»166. Определение Буркхардта, в принципе лишь более четко расставляющее акценты в классическом понимании термина, все же не может претендовать на универсальность, поскольку религиозная составляющая в войне и реальные мотивы, побудившие к ней политиков, выявить практически невозможно ввиду отсутствия соответствующего методологического аппарата. На основе этого определения едва ли возможно эмпирически отделить религиозную войну от других типов войн, что неоднократно пыталась сделать историография167. Историческим исследованиям, скорее, свойственно смешивать побудительные мотивы войны, оставляя их оценку на суд исторической интерпретации168

, которая чаще всего приводит к модернизации понятий.

Конрад Репген замечал, что официальная публицистика и дипломатические документы дают лишь косвенное представление о мотивах религиозной войны; поэтому он предложил рассматривать религиозную составляющую войны не с точки зрения военных мотивов, а как вариант для обоснования законных причин для ведения войны169. Однако такому пониманию религиозной войны не хватает весомых доказательств, собранных на основе источников170. Причина этого кроется в том, что политики раннего Нового времени для обоснования любой войны не использовали открытых религиозных формул171

. Даже войны с турками официально провозглашались оборонительными, защищающими от османской экспансии, а не от ислама172. Тем не менее, следует подчеркнуть, что это обстоятельство не принижало значение религии в официальных и конфиденциальных документах173.

Обращение к религиозной войне, часто присутствовавшее в публицистике, свидетельствует о той роли, которую современники отводили религии при возникновении войны и в ходе военных действий. Для адекватного понимания мотивов политиков раннего Нового времени необходимо расширить источниковую базу, не ограничиваясь лишь официальными манифестами об объявлении войны. Новейшие исследования религиозных войн в духе истории культуры все больше пытались ответить на вопрос об их восприятии, пытаясь при этом отдельно выделить религиозные аспекты войны174

. Аналитическое содержание понятия «религиозная война», таким образом, из-за неразрывной связи политики и религии в раннее Новое время теряет свою уникальность, потому что в принципе любая война могла бы считаться религиозной175.

Ввиду всего выше сказанного, наиболее удачным и многообещающим представляется употреблять термин «религиозная война» лишь в том случае, когда этот термин использовали сами современники для обозначения и характеристики военных конфликтов своей эпохи. В настоящее время историко-терминологических исследований о религиозной войне не существует176.

Термин «религиозная война» начинает встречаться, хотя и весьма редко, уже с конца XVI в., гораздо чаще его можно увидеть в публицистике Тридцатилетней войны; но действительно большая дискуссия об этом феномене возникла лишь спустя поколение после Вестфальского мира, на рубеже XVII–XVIII вв.177 Лишь с этого времени «религиозная война» стала устойчивой константой как исторической памяти, так и актуальных политических дебатов. Характерной особенностью становления этого понятия является обобщение в исторических источниках рубежа XVII–XVIII вв. существовавших ранее топосов, которые под воздействием новых исторических реалий собственно и превратились в «религиозную войну». С этого времени стало развиваться представление о религиозной войне как основополагающем термине, определяющем ту или иную эпоху. Подобное понимание в большей степени основывается на анахронистской проекции исторических сочинений и историографии конфессиональных столкновений XVI и раннего XVII в.178