Время молчать и время говорить

Действительно, в Ленинград свезли после нашего ареста десятки следователей КГБ со всей России. Независимо от звания они находились в оперативном подчинении у ленинградских следователей. Например, в подчинении у майора Кислых, ведущего меня и мою группу в организации, был полковник из Приморского края, этот злополучный литовец, который допрашивал Еву, и еще один следователь. Не у всех этих "командированных" был опыт Кислых и других ленинградских следователей, оперирующих в "колыбели Октябрьской революции". Провинциалы работали по-медвежьи. Их ленинградские коллеги действовали более утонченно.

8

СКАЗАВШИЙ "А" ГОВОРИТ "Б"

В самом конце собственноручных показаний, составленных в камере, я сделал письменное заявление. Это было мое второе и последнее заявление в ходе следствия. В нем уже не было протеста против незаконного ареста и не было требования немедленного освобождения. Я просто ставил в известность органы КГБ, что, согласившись рассказать то, что мне известно, по поводу операции "Свадьба", я по-прежнему отказываюсь давать показания о своих товарищах, вместе с которыми я занимался национально-культурной деятельностью, поскольку эта деятельность не является преступной.

Но сказавший "А", рано или поздно говорит "Б". Сделав один шаг назад и начав давать показания только по поводу операции "Свадьба", я должен был сделать еще полшага и заговорить об организации. С некоторым стыдом я мог констатировать, что в этот раз уговорить себя мне было уже гораздо легче. Качественный сдвиг произошел неделю тому назад, когда я попросил в камеру бумагу и ручку.

Плетясь утром 16-го июля вслед за надзирателем на допрос к Кислых, я закрыл глаза и развел в стороны ладони. Если указательные пальцы сойдутся – начну говорить. Пальцы сошлись. Может быть, потому, что в принципе я уже решил говорить.

Кислых зачитывает вопрос:

– Знаете ли вы Могилевера Владимира, Черноглаза Давида, Дрейзнера Соломона, Гольдфельда Анатолия, Коренблита Льва, Каминского Лассаля и Ягмана Льва?

И с удивлением он слышит мой ответ:

– Да, знаю. Это мои товарищи, в разное время входившие вместе со мной в Комитет организации, которая занималась распространением еврейского языка и истории среди еврейской молодежи, не имевшей иной возможности получить эти знания. Наша организация не была антисоветской и целей подрыва и ослабления советской власти никогда не ставила.

Поморщившись слегка от моих последних слов, Кислых все же правильно их записал и прочел мне. Сейчас для него главное закрепить тот факт, что я начал говорить. Для него важно, что я, наконец, говорю. А что я говорю, сегодня еще не важно. Пока…

Кислых кладет ручку и выходит из-за стола. Его распирает желание поговорить со мной. Ему надо с кем-то поделиться своим триумфом.

– Мы ожидали, что в конце концов вы начнете давать показания. Все рано или поздно начинают. Вы сами, Гиля Израилевич, работали в милиции в свое время и вы знаете, что такое психология. Мы внимательно наблюдали за вами и вашими… подельниками (хотел сказать товарищами, но не сказал). Мы наблюдали за вами в момент ареста, обыска, водворения в камеру. Изучали, кто из вас и как реагирует на все это, ведь испуг можно читать и по глазам. И мы заранее знали, кто и как будет вести себя на следствии. Ну, ничего, сейчас вам станет гораздо легче – я уже говорил вам об этом. А, вообще, вам крупно повезло, – улыбается он, возвращаясь за стол, – мы долго колебались, в какой процесс вас посадить – в процесс самолетчиков или в процесс Комитета, и решили посадить вас в процесс Комитета. Вы понимаете, конечно, Гиля Израилевич, что окажись вы на первой скамье по самолетному делу, вашей участи нельзя было бы позавидовать.

Я сижу на привинченном к полу табурете возле входной двери, смотрю, как Кислых снова берет ручку, и думаю. Нет, уважаемый гражданин следователь, не потому вы посадили меня в процесс Комитета организации, что вы добренькие и гуманненькие и учли, что 15-го июня меня не было в аэропорту "Смольное". Нет, вы сделали это, чтобы через меня впутать весь Комитет и всю организацию в дело с самолетом, ибо вы давно, еще до наших арестов, решили использовать самолетное дело, чтобы расправиться со всем организованным сионистским движением в России, представить его в глазах всего мира как банду уголовников. И, хотя лишь я один в Комитете был сторонником захвата самолета, а остальные были против, вы посадили нас на одну скамью подсудимых. И вы назвали наш процесс "околосамолетным". Вместо того, чтобы назвать его "противосамолетным"…