Время — московское!

Я сильно удивился, но препятствовать не стал. За двое суток на Глаголе я успел привыкнуть к тому, что иногда… некоторые люди… да практически кто угодно… вдруг демонстрируют достаточно неадекватные реакции.

Думать об этом мне было недосуг, были дела и поважнее. Но в целом картина была близка к той, которой стращал нас Кроль на самом первом совете у Колесникова.

Я уже не удивлялся, когда ни с того ни с сего какой-нибудь неприметный ефрейтор начинал рассказывать о том, как во сне видел свои прошлые жизни. «А я, оказывается, был жрецом Артемиды. Это такая у них в Греции была богиня. Покровительствовала животным. Красивая такая баба…»

Не реагировал, когда мой сосед по обеденному столу вдруг рассыпался тихим смехом и смеялся, смеялся четверть часа кряду, хотя никаких анекдотов поблизости не рассказывали.

Я лишь дружелюбно осклабился, когда светило конхиологии доктор Сорока вдруг спросил меня: «А что, Александр Ричардович, вы скажете, если я попрошу вас набить мне морду? Я просто чувствую— надо подраться…»

Пожал плечами, когда неожиданный собеседник рассказал мне о приступах мании преследования: «Мне кажется, тут кто-то есть! И там кто-то есть! Они повсюду!»

А еще ко мне подошел один из орлов Свасьяна, быковидный молодчик с широкими ровными зубами, и заявил: «Давно хотел вам сказать — ваше прекрасно сложенное тело порождает во мне эстетическое наслаждение!»

Большой проблемы это не составляло. Но маленькую проблему — очень даже.

Слава Богу, у нас была цель. Были идеалы. Была Родина. Все это кое-как удерживало нас на волнах психической нормы. Однако полностью обезопасить нас от вспышек неадекватности даже самое святое было не в силах.

Так вот, возвращаясь к Тане… Она тихонечко пела, а я воспринимал это совершенно нормально. Ведь у нее, в конце концов, хотя бы были причины вести себя неадекватно! А это, по меркам Глагола, уже очень неплохо.

Моя задумчивость сослужила мне плохую службу — я заметил подошедшего к нам Индрика только тогда, когда он уже устраивался рядом с Татьяной. Выходило, что Иван Денисович застал меня в меланхолически-тоскливом, так мало украшающем лейтенанта после боя, настроении. В общем, я был смущен.

Лицо же Индрика было безмятежным. Оно просто излучало жизненную гармонию. Я уже заметил: чем хуже обстоят дела, тем больше похож на исполняющего желания святого Николая из детских книжек наш дорогой Иван Денисович.

Таня тотчас смолкла. И посмотрела на Индрика с мольбой.

— Но вы-то хоть понимаете? — спросила она трагично.

— Я, разумеется, все понимаю. Но что именно я должен понимать в данном случае? — спросил он Таню, глядя на нее, как добрый дедушка глядит на плаксивую внучку. — В Саратове-то я ни разу не был! Парней женатых не любил…

— Да нет, я не о том, — отмахнулась Таня. — Вы понимаете, какой утратой для отечественной науки стала полная потеря Коллекции?

— Ну… Во-первых, утрата не полная… «Меон» же уцелел. — Индрик ободряюще улыбнулся.

Действительно, так называемый «меон», который, если мне не изменяет память, Татьяна называла не то глазом, не то анусом джипса, действительно уцелел. Впрочем, прочностные характеристики у этого загадочного «меона» были таковы, что он, пожалуй, уцелел бы и в эпицентре ядерного взрыва.

— А во-вторых, — продолжил Индрик, — не следует делать из этого трагедию!

— ?

— Представьте себе, что вы на необитаемом острове. Вы упали в глубокую яму, из которой не можете, хотя и очень хотите, выбраться. На дне ямы — палки, лианы, доски всякие. Вы — смекалистая девушка. И вы решаете сделать лестницу. Наконец вам это удается — много часов вы связывали палки лианами — и вот вы на поверхности! Однако стоило вам выкарабкаться, как лестница развалилась в прах… Неужели вы будете плакать?

— Нет.

— Правильно. Потому что лестница уже выполнила свое предназначение.

— А при чем здесь Коллекция?

— При том, что Коллекция тоже его выполнила. Она привела нас всех сюда. И растаяла…

— Вы хотите сказать, что она не представляет ценности для науки? Но ведь это в корне неверное мнение! — взвилась Таня.

— Ценность для науки она, конечно, представляет. — Индрик впился в Танины глаза своим магнетическим взглядом. — Но ведь есть вещи, которые… как бы вам объяснить… Которые выше науки!

— Что может быть выше науки?

— Судьба. Любовь. Бог, — делая большие паузы между словами, промолвил Индрик. — Вы рассматриваете свою Коллекцию как нечто, лежащее в контексте познания… А я — в контексте судьбы. Поверьте, мой контекст… он… выше!

Услышать от Индрика слово «судьба» было очень неожиданно. Я прикурил очередную сигарету и весь превратился в слух.

— Нельзя требовать слишком много. Ни от вещей, ни от людей, ни от обстоятельств, — ровным голосом добавил Индрик. — Это ничего не приносит, кроме печали.

«Да… А ведь я тоже расстраивался, когда потерял в каньоне Стикса-Косинуса камушки Злочева. И тоже печалился. Что не смог выжать из них настоящего чуда», — вдруг подумал я.

Я посмотрел на Таню. Надо же — она прекратила хмуриться!

— Иван Денисович, — вдруг сказала она. — А можно я задам вам один вопрос?