Время — московское!

А доктор Корелов хотел, чтобы все немедленно очистили помещение и оставили больного в покое.

Ось Грозного почти строго перпендикулярна плоскости орбиты. По этой причине сезонные колебания длительности светового дня на планете выражены слабо. В отличие, например, от Земли.

В конце стандартного апреля 2622 года в южном полушарии Грозного царило лето. Над земной Антарктидой в это время года стоял бы полярный день. Но над фиордом Крузенштерна местное солнце, звезда Секунда, исправно заходило и вставало. При этом и рассветы, и закаты растягивались на долгие часы, ведь Секунда двигалась под очень острым углом к горизонту — будто бы прислужники местного солярного бога выкатывали звезду из подземного схрона по пологому пандусу.

К семи часам утра по среднемеридиональному времени Грозного яично-желтый диск Секунды наконец выкатился из-за горизонта и завис над океаном. Тяжелые тучи, так и не разродившись снегопадом, уползли на восток.

«Юрий Долгорукий» шел на средних оборотах в надводном положении. Несмотря на более чем внушительные размеры субмарины, килевая качка была весьма ощутимой. Эстерсон, хотя и привык уже к жизни на русских подводных крейсерах, не мог и помыслить себе, как можно стоять на валкой палубе, не придерживаясь за ближайший поручень. То ли дело вахтенные… Этим морским волкам все нипочем.

На просторном мостике, помимо Эстерсона и вахтенных, дышали ядреным океанским воздухом человек десять. Вскоре к ним присоединился еще один — кавторанг Фарид Бариев, в самом недавнем прошлом командир «Ивана Калиты», а теперь капитан без корабля.

Можно было ожидать, что после потери родной субмарины Бариев погрузится в многодневную депрессию. Которая, как знал Эстерсон, в том числе и по своему опыту, будет усугублена соответствующим темпераменту количеством водки.

Однако кавторанг, похоже, так устал от бесконечной череды боевых будней, что принял гибель своего заслуженного корабля если и не как долгожданное облегчение, то по крайней мере как неизбежную на войне оперативную паузу. Во время которой можно вспомнить о давно позабытых бритвенных принадлежностях и написать письмо родным.

Заметив конструктора, Бариев сразу же подошел к нему.

— Как голова? — спросил он.

— Спасибо. Болит… Но уже меньше. Как ваша?

— Да у меня-то что, царапина. А вам вон Корелов поначалу внутреннее кровоизлияние пророчил. Вы-то хоть помните, чем вас приложило?

— Нет. Я мало что вынес из той ночи… содержательного. Ярче всего почему-то запомнился господин Цирле, рыщущий по берегу в поисках сбитых ягну. Он был подобен ветхозаветному царю, алкающему встречи с филистимлянами. Никак не меньше.

Бариев уважительно покачал головой.

— Да, Цирле… Какой мужик! Какой умище! Вы хоть поняли, Роланд, что он нас спас? Всех?.. Вы тоже нас спасли, конечно, — поспешно добавил Бариев. — Ваш «Дюрандаль» надо будет поставить памятником, на… на…

Тут действительно была заминка.

Триумф «Дюрандаля» состоялся в фиорде Крузенштерна. И именно там, над руинами туннельной базы, следовало бы установить на постаменте истребитель старлея Сергеева (бортовой номер 102).

Однако фиорд Крузенштерна обещал вскоре исчезнуть.

Вместе с Антарктидой, планетой Грозный и самой звездою Секунда. Так что с мемориалом возникали известные сложности.

— …на Сапун-горе! — наконец нашелся Бариев, уроженец Севастополя.

— Ну, со мной-то все понятно, — без ложной скромности сказал Эстерсон. — А вот как нас спас Цирле, я так и не понял.

— Смеетесь? Вы же говорили с ним! Да и с Ивановым!

— С Ивановым пока нет. Доктор запретил, а сам я не особо рвусь.

— Но Цирле же вам объяснил? Нет?

— О, он готов объяснять что угодно и кому угодно. Но в этом-то и проблема. Я имел неосторожность общаться с ним накануне боя. В той беседе мы затронули довольно сложные ксенологические темы. Бесспорно, интересные, но весьма отвлеченные. Однако как только Цирле встретил меня на борту «Юрия Долгорукого», он сразу же продолжил тот разговор — так, будто мы прервались всего минуту назад. Веселый человек.

— И что он вам рассказал?

— Наш дорогой военный дипломат занимался по преимуществу самобичеванием.

— Самобичеванием?!

— Да. Он, представьте себе, был разочарован неудовлетворительным качеством своих прогнозов. Цирле полагал, что ягну будут вести себя так же, как и джипсы. И что войти в контакт с ними не удастся. А все получилось наоборот. Вот он и пустился в рассуждения насчет того, сколь опасны ложные аналогии.

Бариев посмотрел на Эстерсона с недоверием.

— И он вам не похвастался, как ему удалось установить контакт с ягну и заключить договоренность о прекращении огня?

— Увы, нет. Расскажите.

— Все дело в его кейсе. В нем Цирле, оказывается, носил универсальную понятийно-реляционную азбуку.

Последние слова кавторанг выговорил так осторожно, будто боялся, что они взорвутся. Чувствовалось, что в последние три дня он приложил немало усилий к запоминанию этого заковыристого термина.

«Неужели правда?! А ведь я ему тогда не поверил!» — подумал Эстерсон.

— И что же это за азбука? — спросил конструктор вслух.