Время — московское!

Когда я, обдумывая на ходу речь Пантелеева, поднялся на борт «Измаила» и доложил о своем прибытии, мне сказали, что очень за меня рады — в смысле, что не убился при вынужденной посадке. Однако работы для меня — никакой. Нет ни лишней исправной машины, ни сколько-нибудь вменяемого задания «на бетоне».

Тогда я осведомился, как там идет спасательная операция в квадрате КС-5-16. Штабной офицер выкатил на меня телескопы: какая операция?

После наведения справок непосредственно в штабе Первого Ударного, размещенном на линкоре «Сталинград», выяснилось худшее: пара спасательных «Гекконов» потеряна, а другая пара сможет прибыть на место только через час.

Спасслужба флота загружена под завязку. Одних только групповых вызовов, когда точно известно, что прилета «Гекконов» ждут уцелевшие члены экипажа разбившихся кораблей, — за полтора десятка. А уж сбитых пилотов — пруд пруди.

Ну а армейские вертушки?

А вертушки не полетят. На западном и северо-западном направлениях их пока что слишком хорошо сбивают. Недопустимая степень риска.

Я побелел от ярости. Пожалуй, впервые за всю войну какая-то поганая «степень риска» всплыла при обсуждении спасательной операции.

Спасти сбитого пилота — это святое.

Это я даже не знаю, с чем сравнить…

Да что там «спасти»! Даже если ты точно уверен, что все погибли, что тебе остается только останки собрать — ты обязан лететь. Если надо поднять в обеспечение звено — поднимай звено! Эскадрилью — эскадрилью! Роту осназ — роту осназ!

— Значит, так, таарщ кап-три, — сказал я звонко. — Там сбита практически вся моя эскадрилья. Комэск Бабакулов. Цапко. И трое зеленых, фамилии которых я не успел узнать. Если туда не полетят вертолеты — значит, пойдут танки. Соедините меня с полковником Святцевым. Уверен, он в отличие от вас не привык бросать боевых товарищей в беде.

— Товарищу Святцеву присвоено звание генерал-майора, — ответил мне офицер. — А вы, лейтенант, немедленно прекратите разговаривать со мной в подобном недопустимом тоне. Иначе я посажу вас под арест.

Поскольку тон я менять не собирался, арест мне был гарантирован. Как вдруг на сцене появилось мое спасение, принявшее самое неожиданное обличье из возможных — телепублицистки Ады.

— Я случайно услышала… Ты сказал Цапко? — спросила она, появляясь в операторском зале «Измаила» не откуда-нибудь, а из рабочего кабинета вице-адмирала Лещенко.

— Ада? Здравствуйте. Да, я сказал Цапко.

На ее лице отразился искренний испуг.

— Что с Сережей?!

Продолжать скандалить в ее присутствии мне было очень неловко, поэтому я, выразительно поглядев на капитана третьего ранга, который обещал меня арестовать, ответил Аде как мог уклончиво:

— Вот и не знаю, что с ним. Боюсь, сбит. И ему очень нужна помощь. Но тут такие обстоятельства…

— Какие?

— Сложные.

— Нет уж скажи!

— Ада, да ничего я не могу вам сказать! — вспылил я. — Ни-че-го хорошего!

С этими словами я развернулся и покинул командный пункт. Я направлялся к танкодесантным кораблям. Доставая сигарету, сломал ее.

Отшвырнул прочь.

— Саша!

Долго ковырялся в пачке, пока не обнаружил, что она пустая. Скомкал и выбросил пачку.

— Са-ша! Да постой же ты!

«Черт, ну что с нею делать?»

Я остановился и позволил Аде догнать меня.

Глаза у нее были на мокром месте, но она не плакала.

— Ну ты и бегаешь… Отец сказал… Прямо сейчас ничего нельзя сделать. Он не имеет права. Но спасательные флуггеры обязательно к Сереже прилетят. Это правда?

— Прилетят, правда. А остальное — неправда. Сделать всегда можно. Было бы желание… Постойте, какой отец?

— Моя фамилия — Лещенко.

«А! Так вот откуда она такая шустрая. Адмиральская дочь… То-то я думаю, «пропуск на «Нахимов» — не проблема»… А Лещенко… Прав, наверное… Если он даже ради дочери не хочет вертолетчикам приказывать, значит, там действительно жарко… С другой стороны, она тоже большую глупость сделала… Не может же вице-адмирал в присутствии своих подчиненных менять решения по прихотям гражданского лица! Пусть даже и дочери!»

— Хорошая фамилия. Идемте, попытаем счастья еще разок. Не получится — значит, будем молиться на те «Гекконы», которые прилетят через час.

Вскоре я уже разговаривал с вертолетчиками полка, приданного в усиление танковой дивизии Святцева. Аде я строго-настрого приказал подождать в сторонке.

— Три экипажа на том направлении уже гробанулись, — объяснял немолодой для своего звания капитан Можайский. Я понимающе кивал. — А общие наши потери — семь машин. Мы же прямо с десантных кораблей в бой пошли. Выкатились, лопасти раскрыли и вперед. А сейчас нас вернули.

— Вернули почему?

— Уровень потерь недопустимый. Решили держать в резерве на случай клонского танкового контрудара.

— А «володьки» ваши тоже для контрудара берегут? — Я имел в виду, само собой, спасательные В-31.

— И «володьки» подвески получили. Шесть блоков неуправляшек.

— Так, значит, не полетим? — спросил я, заглянув капитану в глаза.

Капитан покачался с носков на пятки. Сплюнул.

— Эх, подведешь ты меня под трибунал, сын звезды…