«Время, назад!» и другие невероятные рассказы

— Ну да. Если объединить язык, математику и психологию, что-нибудь да получится. Нельзя исключать, что подобный речитатив ненароком сочинили в Средневековье. Отсюда и плясовое помешательство…

— Не нравится мне все это, — поморщился О’Брайан. — Слишком похоже на гипноз.

— Вернее, на самогипноз, причем бессознательный. В том-то и прелесть. Ну-ка, подсаживайтесь. — И Резерфорд потянулся за карандашом.

— Слушай, пап, — сказал Билл, — может, сразу по-немецки сочинить?

О’Брайан с Резерфордом озадаченно переглянулись, и в глазах у обоих зажегся дьявольский огонек.

— По-немецки? — переспросил Резерфорд. — Если мне не изменяет память, вы, Джерри, специализировались на немецком?

— Угу. Да и вы в нем дока. Действительно, можем написать по-немецки — почему бы и нет? Нацистов, наверное, уже тошнит от «Песни Хорста Весселя»[7].

— Что ж, попробуем, — сказал Резерфорд, — чисто… э-э-э… забавы ради. Сперва ритм. Цепляющий ритм, но с рассинхронизацией, дабы избежать монотонности. Пока что обойдемся без мелодии. — Он сделал несколько пометок. — М-да, задачка не из легких. И вряд ли этим текстом заинтересуются в Вашингтоне.

— Мой дядя — сенатор, — вежливо напомнил О’Брайан.

ПРАВОЙ!
ПРАВОЙ!
Ефрейтор шагает БРАВЫЙ!
БРОсил СЕМНАДЦАТЬ детей голоДАТЬ,
СЕМги на ужин нажарила МАТЬ,
А дети кричат: «ОтРАВА!»
ПРАВОЙ!

— Да, я в курсе, — сказал сенатор О’Брайан.

— Итак? — Офицер непонимающе смотрел на вскрытый конверт. — Пару недель назад вы вручили мне этот пакет и велели не распечатывать без вашей команды. И что теперь?

— Теперь вы прочитали текст.

— Да, прочитал. Вы поселили пленных нацистов в адиронакскую гостиницу, где заморочили им голову немецкой песенкой, но я в толк не возьму, о чем в ней поется.

— Естественно. Вы не знаете немецкого. И я тоже. Но она прекрасно действует на немцев.

— Судя по рапортам, пленные постоянно напевают ее. И даже пританцовывают.

— На самом деле это не танец, а бессознательная реакция на ритм. Немцы повторяют эту… как ее… семантическую формулировку.

— Перевод у вас есть?

— Конечно. Но в переводе этот текст лишен всякого смысла, а на немецком обретает нужный ритм. Я уже объяснял…

— Знаю, сенатор, знаю. Но у Военного департамента нет времени на пустые теории…

— Я лишь прошу, чтобы эту песенку почаще давали в радиопропаганде. Дикторам придется несладко, но ничего, привыкнут. И нацисты привыкнут, но к тому времени распевка уже нанесет удар по их боевому духу. Распространите текст по радиоточкам союзных сил…

— Вы и правда в это верите?

— Честно говоря, нет. — Сенатор нервно сглотнул. — Но племянник прямо-таки загорелся. Он помогал профессору Резерфорду разрабатывать идеальную формулировку…

— То есть он убедил вас?

— Не совсем. Но постоянно бубнит что-то по-немецки. И Резерфорд тоже. Так или иначе, вреда не будет, и я всецело поддерживаю их начинание.

— Но… — Офицер вгляделся в немецкий текст. — Даже если люди станут напевать некую песенку, что это даст? Какая польза для союзных сил?

ПРАВОЙ!
ПРАВОЙ!
Ефрейтор шагает БРАВЫЙ!
БРОсил СЕМНАДЦАТЬ детей голоДАТЬ,
СЕМги на ужин нажарила МАТЬ,
А дети кричат: «ОтРАВА!»
ПРАВОЙ!

— Абер…[8] — сказал Гарбен.

— Никаких «но»! — отрезал вышестоящий офицер по фамилии Эггерт. — Перевернуть деревню вверх дном! По приказу верховного командования завтра там будут расквартированы войска, идущие на Восточный фронт, и надо убедиться, что нигде не спрятано оружие.

— Абер… Мы регулярно ее обыскиваем…

— Значит, обыщите снова, — приказал Эггерт. — Вы же знаете этих поляков. Стоит на минутку отвернуться, и они, черти, достанут автомат из воздуха. Нельзя, чтобы до фюрера дошли тревожные вести. А теперь ступайте. Мне надо закончить донесение, и оно должно быть максимально точным. — Он пролистал стопку бумаг. — Сколько коров и овец, каков предполагаемый урожай… Ах, ступайте же, дайте сосредоточиться. И непременно обыщите деревню.

— Хайль, — угрюмо сказал Гарбен, развернулся и ритмично зашагал к двери, напевая какую-то песенку.

— Капитан Гарбен!

Гарбен остановился.

— Какого черта? Что вы бубните?

— У солдат новая походная песня. Дурацкая, но хорошо запоминается и под нее приятно маршировать.

— Что за песня?

— Бессмыслица. — Гарбен пренебрежительно махнул рукой. — Правой, правой, ефрейтор шагает бравый…

— Знаю, — остановил его Эггерт. — Слышал. Унзинн[9], бред какой-то. Хайль.

Гарбен откликнулся очередным «хайль» и удалился, шевеля губами, а Эггерт, щурясь в скверном освещении, склонился над донесением. Десяток тощих бычков, коровы, у которых не молоко, а одно название… Хм. И с зерном ситуация не лучше. Что они вообще едят, эти поляки? Наверное, одну рыбу. Например, семгу… Кстати, из семги можно приготовить множество питательных блюд, разве нет? С чего бы им голодать, если есть семга? Или ее недостаточно?