Время - Назад! (сборник)

Процессию возглавлял сам Назаретянин, с гордым видом восседавший на молодом осле. Следом за ним шествовали его ученики, вид у которых был еще более надменный, чем у самого Назаретянина. Чтобы не привлекать к себе внимание, я встал в стороне от толпы, укрывшись за стволом финиковой пальмы.

Приблизившись к людям, Назаретянин попридержал ослика и, воздев правую руку к небесам, громким, уверенным голосом возвестил:

– Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плодов!

Я не хотел говорить с Назаретянином, но, услыхав такое, не смог сдержаться.

– И это говоришь ты?! — возмущенно воскликнул я, выходя из-за дерева. — Ты, который не позволил мне умереть?!

Следует отдать Назаретянину должное, он ни на миг не потерял самообладания. Повернув голову в мою сторону, он улыбнулся так, словно непременно хотел увидеть меня прежде, чем покинуть Вифанию.

– А, это ты, Лазарь! — громко, чтобы слова его могли слышать все собравшиеся, произнес он. — Рад, что ты пришел проводить меня.

Я хотел ответить ему как подобает, но, взглянув в глаза Назаретянина, я увидел в них то, что не дано узреть никому из живых: он был уже отмечен смертью, и жить ему оставалось не больше недели. Еще я понял, что ему это известно и он страшно боится. Боится не самой смерти, а того, что будет после нее, — он ведь считал, что рожден для вечной жизни.

Наклонившись, я положил гниющую ладонь на шею осла, на котором сидел Назаретянин, и тихо, дабы только он один мог меня услышать, спросил:

– Ты хочешь знать, что такое смерть?

– Да, — так же тихо ответил он.

– Знай же, Назаретянин, — с усмешкой произнес я, — что во всех твоих историях о Рае и Аде нет ни капли правды. Не знаю, кто сочинил их и где ты сам их услышал, но только все это сплошное вранье, от первого слова до последнего. В смерти нет ни вечных страданий, ни вечного блаженства. Смерть — это НИЧТО. Абсолютное, всеобъемлющее НИЧТО, какое не может вообразить себе никто из живых. И даже твое воображение для этого слишком слабо.

На губах Назаретянина появилась вымученная усмешка. Он хотел выглядеть уверенным, но его выдавали глаза, беспокойно бегавшие по сторонам.

– Ты лжешь, Лазарь, — произнес он, по-птичьи склонив голову к плечу и глядя на меня чуть искоса. — Если бы твоя душа превратилась в Ничто, я не смог бы вернуть тебя к жизни.

– Ты это называешь жизнью?

Я поднес кисть левой руки к самому носу Назаретянина, дабы он мог почувствовать зловоние, исходящее от моей гниющей плоти, а затем сорвал с указательного пальца ноготь. Большая серая капля гноя упала на белый хитон Назаретянина. Но он даже не поморщился.

– Плоть не есть дух, — ответил он мне.

– Я напомню тебе это, когда твое собственное тело превратится в гниющие останки, — язвительно усмехнулся я.

Но усмешка тотчас же сползла с моих синих губ, когда каким-то непостижимым образом я ощутил весь тот ужас, что гнездился в душе Назаретянина и которому он колоссальным усилием воли не позволял выйти наружу.

– Ради чего все это? — тихо спросил я у него.

– Не знаю, — едва заметно пожал плечами он.

– Забудь о вечной жизни, Назаретянин, — быстро заговорил я, словно надеялся переубедить его. — Не ходи в Иерусалим. Оставь своих учеников, покинь тех, кто сейчас поет тебе осанну. Вернись в Назарет и займись плотницким ремеслом. Попробуй прожить хотя бы ту жизнь, которая была тебе дарована. Ты сам признался, что не властен над смертью, ну так и не ищи ее! Смерть придет к тебе сама.

– Ты ошибаешься, Лазарь. — Назаретянин улыбнулся мне ласковой, всепрощающей улыбкой. — Все, что я делаю, делается во славу Отца Моего.

– Неужели ты сам не понимаешь, насколько ты смешон, когда, сидя верхом на осле, принимаешь восторги нищих, размахивающих пальмовыми ветками? — удивленно качнул головой я.

Назаретянин ничего не ответил. Тронув осла пятками, он поехал своей дорогой.

– Постой! — окликнул я его. — А как же я? Что станет со мной?

Назаретянин даже не обернулся. Он делал вид, что меня просто не существует. Он пытался убедить самого себя в том, что способен победить смерть, я же являлся отнюдь не живым, но мертвым доказательством того, что обмануть смерть невозможно, доказательством, которое он к тому же создал собственными руками. Мне было что сказать ему, но он не желал разговаривать со мной на равных. Он был до отвращения самоуверен. Приговорив меня к вечной жизни, он считал, что совершил благое дело, и уже никто в целом мире не мог переубедить его. Назаретянин уперто, словно осел, на котором он восседал с гордым видом, двигался навстречу собственной смерти.

* * *