Время не устает

Ой, зерно непроходимое, бобовое,
Ты туда ль, сюда однажды протолкнись!
Ой ты, сказка, сказка русская, неновая,
Ты концом своим счастливым повторись!

Давно замечено, что глубина и, так сказать, разрешающая сила таланта по-настоящему проверяется в переломные эпохи, когда жизнь стремительно меняется, рушится привычное и на глазах строится новый порядок вещей. А новизна, особенно социальная, всегда жестче, агрессивнее и несправедливее прежнего, обжитого и вследствие этого более очеловеченного мироустройства. Если бы не произошел трагический слом начала 90-х, возможно, Николай Дмитриев так и остался бы последним советским деревенским лириком, неспешно уклоняющимся от настырных социальных заказов и пишущим о своем негромком «самом-самом». Но случилось то, что случилось…

У Николая Дмитриева есть жесткое, больное стихотворение о неумении сохранить и приумножить то, что щедро отпущено человеку Творцом. На первый взгляд этот горький упрек обращен поэтом к самому себе, причем с характерным для него использованием образа сказочного «дурака», вечно попадающего впросак. Именно так, как грустную, ироничную констатацию своей личной житейской, да и литературной нераспорядительности, я поначалу и воспринял эти строки. Но, вчитавшись, понял: в стихах есть и другой, обобщающий план, есть печальная мысль о целом поколении русских людей, а шире – о народе, который опять, в какой уже раз, не смог и не сумел спасти и сохранить родное:

Мне было все дано Творцом
Без всяких проволочек:
И дом с крыльцом, и мать с отцом,
И складыванье строчек.
Россия – рядом и – в груди,
С мечтой о новом Спасе,
С тысячелетьем позади
И с вечностью в запасе…
И вот теперь сказать могу
(Не за горами старость),
Что все досталось дураку.
Все – дураку досталось…

В 90-е годы у разных поэтов, даже прежде благостно камерных или либерально настроенных, появилось много страстных, буквально кровоточащих стихов, рожденных гневом, скорбью и отчаяньем от происходящего в стране. Взять того же Юрия Разумовского:

Разделившись с Серпом и Молотом,
Живем под властью той же нечисти, —
Живем в сообществе расколотом,
Живем в разваленном отечестве…
Чиновничья пирует братия,
Способная лишь только к «братию»…
И если это – демократия,
Я проклинаю демократию.

Такая инвективная поэзия была направлена против поругания прежних святынь, против нищенства и унижений, которым подверглась большая часть народа. Главная, воспаленная мысль этих сочинений: «За что?» В стихах же Николая Дмитриева, написанных в эти же годы, мне слышится иной вопрос, даже два вопроса: «Почему?» и «Что дальше?». Один из самых пронзительных и запоминающихся образов гибнущей, разламывающейся, как Атлантида, Большой России, именовавшейся СССР, я нашел именно у него в стихотворении о гармонисте, собирающем милостыню в подземном переходе:

…Бомж зеленый маялся с похмелья,
Проститутка мялась на углу.
Цыганята, дети подземелья,
Ползали на каменном полу.
Что-то там из шмоток продавая,
Зазывала, отирая пот,
Чудь да черемиса луговая —
Этот вечный разинский оплот,
А вверху гуляла холодина,
И была Москва, как не своя,
И страна трещала, словно льдина,
И крошились тонкие края…
Мимо люди всякие сновали,
Пролетали, а куда? – Спроси!
Но все чаще лепту подавали —
Как на собирание Руси.