Время не ждёт

Александр Михайлович снова сел за стол, начал продумывать план действия и делать записи. Просидев несколько часов, он вдруг заметил, что какой-то новый свет борется со светом лампы, и лампа, будучи не в силах противостоять ему, становится бесполезной. Игнатьев повернул голову к окну и увидел рождение нового дня. Из открытой форточки веяло освежающим воздухом майского утра, а вдали на фоне розовеющего неба высились кремлевские башни, по вершинам которых ударили первые оранжево-огненные брызги зари.

Ночное бдение сказалось отрицательно. Заболела голова. Изобретатель умылся, освежившись холодной водой, и с нетерпением стал дожидаться часа открытия дверей Центрального научно-исследовательского института машиностроения. Войдя в институт первым из посетителей, Игнатьев обратился к его руководству с заявлением. Он просил, чтобы специальная лаборатория начала работу по созданию тонких пластинок из твердых сплавов для резцов-столбиков. Кроме того, он просил решить задачу изготовления тончайших пластинок для многослойных лезвий или толстых пластинок, но с зонами неравномерной твердости. В институте подробно ознакомились с планом научных исследований Игнатьева и заключили с ним договор. Стоимость работ на первом этапе определили в пятнадцать тысяч рублей, которые изобретатель согласился уплатить из личных средств.

Придя в лабораторию, Игнатьев встретил у дверей своего кабинета Рогозинского, одетого в летнее пальто с сильно оттянутыми карманами. Зная причину деформации карманов Владимира Александровича, Игнатьев улыбнулся ему, говоря:

— Вы мне как раз нужны, зайдем ко мне. Кабинет изобретателя представлял собой маленький музей инструментов его системы. На полках в строгом порядке лежали всевозможные образцы, созданные для обработки самых различных материалов. С каким-то особенным интересом Игнатьев рассматривал экспонаты своего «музея». Перебрав десятки экспонатов, он недовольно сказал:

— Маловато у нас опытов с твердыми сплавами, — и обратился к секретарю: — Позовите, пожалуйста, Богомолова, — и снова к Рогозинскому: — Надо больше, побольше лезвий из твердых сплавов. Как у вас дела?

Рогозинский выложил из карманов десятка три инструментов по камню — наконечников скарпелей, шпунтов, «рыбьих хвостов», бочардов, «коронок», дисковую пилу. У Игнатьева вытянулось лицо, и он спросил:

— Как же вы все это тащите в карманах? Здесь же полтонны металла.

Пришел Богомолов. Игнатьев сразу обратился к нему, извинившись перед Рогозинским:

— Валериан Иванович, есть срочное дело. Сегодня же попытайтесь найти в Москве пластинки твердых сплавов миллиметра в три-четыре — тоньше, к сожалению, не бывает — и немедленно приступите к изготовлению первых резцов-столбиков из стали и твердых сплавов. Запомните, — это не случайный эксперимент, а начало нашего будущего... А теперь слушаю вас, Владимир Александрович.

Инженер Рогозинский положил свои большие мозолистые руки на кучу инструментов и начал докладывать:

— Все они прошли испытания. Трест строительства набережных Москвы-реки очень доволен нашими скарпелями, бочардами, шпунтами. Все они по признанию каменщиков и инженеров треста показали эффект самозатачивания. Сейчас просят лабораторию заключить с трестом договор об увеличении поставок этих инструментов... Вы правы, Александр Михайлович, насчет твердых сплавов. На камне они изумительно оправдывают себя. Вот, взгляните на эту дисковую пилу. В лаборатории Академии архитектуры она распиливала гранит, мрамор, кирпич. Пила стала вдвое меньше своего первоначального диаметра, но, как видите, зубья сохранили свой угол острия. Утопленные в стальном диске, твердосплавные зубья великолепно обнажаются по мере износа.

Игнатьев взял пилу, повертел в руках, осмотрел зубья по всему кругу и по-мальчишески засиял, точно ему подарили редкую и занимательную игрушку.

— Прекрасный образец, Владимир Александрович, поздравляю вас, — сказал он и воскликнул воодушевленно. — О, а знаете, что Политехнический музей собирается организовать выставку новых станков и инструментов. Нашей лаборатории предоставляют большой стенд. Нужно, чтобы инструменты по камню занимали на стенде свое место, а эта пила и совершенно такая же новая пила должны красоваться там рядом. Пускай они мозолят глаза скептикам.

В контору вошел Бухман. Худое лицо его выражало нетерпение. Игнатьев спросил его:

— Что, Николай Александрович, тоже с хорошими вестями?

— И да и нет, — ответил Бухман, кладя на стол акты, подписанные лесорубами севера, их письма. — Вот, что нам пишут. Полтора-два миллиона топоров ежегодно выбрасываются как негодные. Их лезвия либо чересчур мягкие, либо слишком хрупкие, либо имеют трещины. Это недобрая весть. А добрая — в актах, где лесорубы отмечают, что наши трехслойные топоры показали эффект самозатачивания, правда, неполный. Обычный топор им приходится затачивать после обработки каждых 14 кубометров древесины, а трехслойные топоры — после 56 кубометров. Притом наши легче заточить, ввиду того что опорные слои лезвия мягкие, железные.