Время не ждёт

«Главный инженер «Гефея», Шредер, начал сам конструировать лентосварочную машину по принципу «ток перпендикулярен давлению», — продолжал автор письма.— На столе у Шредера я видел чертежи, а также циркульную пилу с напайкой на зубья твердых пластинок. На мое заявление о том, что это есть прямое вторжение в область Игнатьева, Шредер ответил молчанием. Помните, Александр Михайлович, как я Вас предупреждал, говоря, что ему доверять нельзя, ибо он мошенник? Теперь, как видите, я оказался прав, о чем, конечно, весьма сожалею. Прежде я удивлялся, что «Гефей» честно хранит от воров секрет Вашей лентосварочной машины, а нынче я все понял. Зачем, спрашивается, разглашать «Гефею» тайну изобретения, если он сам хочет украсть его? Уверяю Вас, Александр Михайлович, что в случае успешной работы машины, «Гефей» присвоит ее и будет Вас душить.

С чувством горечи должен известить Вас и о проделках профессора Кюррена. Он галопом производит опыты по изготовлению многослойных ножей и бритв. Если Кюррен опередит Вас с этим делом, то придется затеять тяжбу, либо потерять приоритет. Фирма «Жиллет» в связи с опытами Кюррена забеспокоилась. Она производит два с половиной миллиона лезвий бритв в день и затоварилась лет на десять. Чтобы «обскакать». Кюррена, я начал изготовление пятислойных ножей по схеме медь — сталь — стеллит — сталь — медь. Договорился с шведским инженером Магнусоном о продаже нам наитончайших стальных лент для бритв. Он обещал ленты холодного проката в два микрона толщиной и выше. Начну опыты с бритвами, а то из-за этих злосчастных резцов прозеваем все на свете. Еще одна мерзость: «Гефей» привлек Берковича в качестве консультанта по вопросу изготовления лентосварочной машины. И что вы думаете? Сей «консультант» охаял Ваш метод электросварки, однако сам же провел опыты и заявил патент. Если ему выдадут патент, то придется опять же подать в суд. Мария Федоровна говорит, чтобы я не отвлекал Вас от дел, и хочет сама заняться защитой Ваших интересов. Шенфогель оказался честнее Берковича. Он просит Вашего разрешения на эксперименты по самозатачивающимся буровым коронкам. Как Вы на это смотрите? Важная штука — буровая коронка!

Должен огорчить Вас, Александр Михайлович, еще одной неприятностью, пожалуй, самой большой: деньги вышли все. Чтобы выдать рабочим зарплату, я попросил в долг у Марии Федоровны. Может быть, вы скажете что-нибудь утешительное? У нас же дела, как видите, архискверные.»

— Архискверные, архискверные, архи-скверные!— повторил Игнатьев вслух слово, характеризующее состояние всех его дел.

Вот и нужда в деньгах! Она настала раньше, чем он успел дать промышленности новый резец, новое лезвие... «На лезвии режущего инструмента — дивиденды машиностроительных заводов», — вспомнил изобретатель слова Шлезингера и горько улыбнулся, перефразируя слова: «На лезвии моего резца растаяли все мои капиталы, все имение Ахиярви с лугами, лесами, озером и особняком. Деньги! Без денег — ни шагу, ни одного опыта! Прежде сам отказался от государственных денег, теперь же, после всех неудач, провалов с резцами, неудобно про. сить у государства денег, да и не дадут ему ни копейки».

Так думал Игнатьев, теребя бородку и нахмурив брови. Вдруг он почувствовал в висках боль. Усиливаясь, •боль поползла ко лбу, затылку, охватила всю голову... Она мучила Игнатьева до самого рассвета.

Светлое утро

В восемь часов утра Александр Михайлович ехал в трамвае на работу. Головная боль утихла, но он чувствовал себя разбитым физически и морально.: Зачем он ехал? Что он мог предпринять еще для спасения дела? Можно ли было надеяться, что испытываемый сегодня какой-нибудь пятисотый по счету резец поведет себя в работе так, как нужно изобретателю? Игнатьев не мог ответить. на эти вопросы, и чувство гнетущей безысходности все сильнее овладевало им.

Трамвай, скрежеща колесами, взбирался по мокрым рельсам на Красную площадь. Утром пошел теплый дождь, затем облака рассеялись, и над Москвой легла бирюзовая синева неба. Под лучами весеннего солнца обновились башни и зубчатые стены Кремля, весело заблестели зеленые крыши дворцов, вспыхнуло золото луковиц церквей, а над куполом кремлевского дворца высоко заполыхало алое полотнище. У входа в мавзолей неподвижно стояли часовые...

Вчера Александр Михайлович шел через Красную площадь и думал о Ленине, позавчера — тоже, сегодня едет тоже думает и завтра будет думать. Всегда каждый советский человек, едущий, идущий мимо мавзолея, думает о Ленине. В думах о Ленине советский человек обретает веру в себя, черпает силы для больших и трудных дел. Попав в трудное положение, он спрашивает: «А как бы поступил на моем месте Ильич?»

Горький рассказывал Игнатьеву, что Ленин ни разу не пожаловался на трудности даже в самые тяжелые минуты революции. Гражданская война, голод, тиф, холод, разруха, кольцо интервенции, сжимающее горло молодой республики, и взоры миллионов, с надеждой обращенных к Ленину. На страну нагрянули небывалые беды, борьбу против которых возглавлял Ильич, и ни на минуту не ослабевала в нем вера в победу!