Время - ноль

Наклюкался Пашка быстро и никак не хотел идти домой, а по пути цеплялся к прохожим и, если бы не хромота и шрамы, давно бы получил по мордасам. К счастью, народ у нас добрый: бьют только тех, кому завидуют. Проводив друга, Сергей решил съездить в общежитие. Разбередил Пашка душу, думал, зажило – ан нет. Да и рановато было возвращаться в «курятник», как он называл квартиру проституток. Однажды пришел до полуночи – ничего хорошего из этого не получилось.

Тогда застал в квартире двух мужчин. По виду – интеллигенты, примерные отцы. Для себя обозначил одного толстым очкариком, второго – худым очкариком. Добропорядочные семьянины подозрительно оглядели его и заторопились к выходу.

Сергей перехватил испуганно-недовольные взгляды. Светы и Наташи. Этим-то его нечего бояться.

– Что случилось?

Девочки молчали, глядя ему за спину. Сергей обернулся. Позади стояла Оля и слишком равнодушно смотрела на пустые бутылки на столе.

– Ну? – обратился он к Свете, наблюдая за Олей, чтоб не сигналила.

– Платить не хотят. Пугали...

– Сейчас заплатят, – пообещал Сергей, забирая со стола нож.

Ножичек клёвый – самодельный, с наборной эбонитовой рукояткой и двадцатисантиметровым лезвием с загнутым, острым жалом. Заточить жало получше – и только пори животы.

Догнал очкариков у темно-вишневого «жигуленка», стоявшего на обочине метрах в трехстах от дома. Конспираторы вшивые! Худой торопливо открывал дверцу, а толстяк трусливо забежал за машину. От удара ногой ключи куда-то улетели, худой вскрикнул и, сжав левую руку правой, начал дуть на нее, как маленький. Еще бы маму позвал...

– Что такое, мужики?! Платить кто будет, а?!

Интеллигенты скромно молчали.

– Ну, если вы по-русски не понимаете... – Сергей поиграл ножом, чтобы блеснул в лучах фонаря.

– Мы заплатим, – сказал толстяк. – Они слишком много запросили, больше, чем обычно, а у нас с собой столько нет.

– Ты кому вешаешь, боров?! А ну, сюда!.. Сюда – кому сказал!.. Хуже будет: от меня не убежишь!

Толстый очкарик поднял руки, отчего распахнулись полы незастегнутого пиджака. Сергей переложил нож в левую руку и приставил острием к правому боку «примерного семьянина», после чего тот затаил дыхание, будто готовился прыгнуть из укрытия на часового. Вряд ил он умеет это делать. Наверняка, не знает, что чувствуешь, когда одной рукой передавливаешь чужую глотку, а другой, преодолев сопротивление одежды и кожи, всаживаешь нож в печень, а потом приседаешь, чтобы бесшумно положить расслабившееся, потяжелевшее тело часового на землю.

В портмоне толстяка оказались трояк и рубль. У худого чуть больше – семь с мелочью. Платить и не собирались, сволочи. Двинув их по разу, проколол на прощание колесо. Пусть попыхтят, отработают удовольствие.

Оля пожурила:

– Отпугнул клиентов выгодных, больше не придут.

– Какие они, к черту, выгодные – одиннадцать рублей на двоих!

– Ну, это перед получкой, потом бы отдали... Теперь новых надо искать.

Найти было все труднее. По мнению Оли, сказывалось окончание весны, мол, мартовские коты, к сожалению, слезли с крыш, нагулялись. Так ли это или не так, но Сергей старался приходить как можно позже. Обычно бродил по ночному городу, заряжаясь тоской. Из ресторанов, баров и кафе вываливали шумные компании. Пьяные, веселые голоса выламывались из гула улиц, притягивали. Живут же люди! Ни забот, ни хлопот. Им, наверное, не надо идти завтра на работу, не надо думать о деньгах, жилье, жратве. У них все имеется заранее, с пеленок. Кто не работает, тот ест. Точнее, кто ест, тому некогда работать. Страна перевертышей. Впрочем, и сам едок – воль лобковая...

В общежитии на вахте бдила старушенция с лицом строгим, правильным и таким же без толку поучающим, как инструкции, развешанные на стенах в вестибюле, которые призывали не курить, не сорить, не приводить, не включать и при пожаре выносить первыми их.

– Ты где пропадал?! – накинулась она на Сергея. – Тут все ищут тебя, в милицию заявлять собирались!

– Кто ищет? – спросил чуть дрогнувшим голосом. Глупо надеяться, но все же... – Кто ищет? – уже спокойно повторил он.

– И деканат и студенты... – старушенция перечисляла, кто и сколько раз спрашивал. О жене не упомянула.

Каждый раз, подходя к двери своей комнаты, надеялся, что откроет ее – и увидит сидящую пред телевизором бывшую жену Инну. Официально – не бывшая, нет денег на развод, но никогда уже не будет его женой. Решил твердо, не передумает, однако сердце непослушно дергалось, когда брался за дверную ручку.

В комнате было пусто и пыльно. На полу у входа, подсунутые под дверью, лежали несколько записок. Предупреждения, угрозы, просьбы. Все о нем заботятся. Отчислили бы из института, не мытарили бы, так нет – надо показать себя хорошенькими, мол, шли навстречу, делали невозможное.