Время обнимать

Они вернулись летом сорок четвертого, слава богу, сотрудникам института не требовался вызов от родственников, как другим эвакуированным. Любимый, самый прекрасный на земле город встретил разломанными тротуарами и серыми, похожими на скелеты остовами погибших домов. Особенно пострадали деревянные постройки, их сожгли умирающие от холода блокадники. Но филармония полностью сохранилась, там даже давали концерты, какое счастье. И дом не пострадал! Два дома на Лахтинской, в начале и рядом с проспектом, оказались полностью разрушенными, а их стоял как вкопанный и подмигивал пыльными окошками любимого чердака. Только библиотека сгорела. Не случайно сгорела, а была сожжена соседями, милой пожилой парой с нижнего этажа. Перед отъездом мама оставила им ключи, чтобы присматривали за порядком и поливали розу. Розу мама любовно растила многие годы в большом глиняном горшке, и каждое лето начинались волнения – расцветет или не расцветет? В год папиной смерти не расцвела. И на следующий год тоже. А перед самой войной налился прекрасный бутон, вот-вот вспыхнет ярким алым цветом. В декабре сорок первого, когда наступили смертельные холода, соседи сожгли в домашней печке собственную мебель и деревянные перила от лестницы и перешли на папину библиотеку. Самое грустное, что бедные старики не тронули письменный стол и даже этажерку, только полки с книгами и старинными акварелями в большой картонной коробке. То ли стол казался им более ценным, то ли книги лучше горели. Говорят, они продержались до весны и умерли уже с наступлением теплых дней, такая вот несправедливость. А в остальном квартира почти не пострадала, даже знаменитая ванна возвышалась в кухне, засыпанная штукатуркой, но совершенно целая, оставалось только повесить новую занавеску. А в углу между диваном и этажеркой мирно ждал осиротевший, но тоже целый цветочный горшок.

На семейном совете решили, что обе сестры поступают на дневной, Мусе уже исполнился двадцать один год, время стремительно уходило. Тем более она могла подработать машинисткой, и какая-то стипендия полагалась, у многих студентов были гораздо худшие условия. Муся все-таки выбрала ЛИТМО, а Ася филфак Педагогического, подальше от математики. Вот такие смешные получились родные сестры, нарочно не придумаешь!

Асе исполнилось семнадцать, и она так выросла и похорошела, что только отсутствие зеркала спасало старшую сестру от отчаяния. Ни таких длинных ног, ни мечтательных голубых глаз ей не досталось, и ростом Ася стала на полголовы выше, и белокурые волосы рассыпались по плечам, как у киноактрисы. Никто не удивился, когда за ней стали бегать все три мальчика из группы, так что остальным двадцати девочкам оставалось завидовать и посмеиваться над собой. Филфак он и есть филфак. А у Муси в группе оказалось две трети мальчишек, и хотя никто из однокурсников не торопился ухаживать именно за ней, общее внимание утешало и дарило иллюзию романтических отношений.

Но, главное, в ее жизнь вернулась филармония! Все тот же навсегда любимый зал с люстрами, ложи, колонны, темно-красные портьеры, странное волнующее чувство восторга и ожидания. Не музыка, а сама душа ее томилась и звала, вот в чем дело.

К счастью, косы и дурацкие юбки остались позади! На первый послевоенный день рождения мама отвела Мусю к частной портнихе и велела перешить из своего выходного сарафана и старой блузки вполне нарядное милое платье с двумя наборами манжет и воротничков – простым и кружевным. Волосы совместными с Асей усилиями постригли и накрутили крупными локонами, как у актрисы Ладыниной. Голодное, смешное и радостное время надежд и ожиданий. Весной сорок шестого года, в один из особенно чудесных, томительных, овеянных запахом сирени вечеров она и познакомилась с Витей.

Непостижимо, но они случайно оказались рядом на концерте, и в тот же миг насмешливый бог любви хорошо прицелился и влепил стрелу прямо Мусе в сердце. И она сразу перестала дышать и только косилась завороженным взглядом на белокурого офицера с утонченным благородным лицом и нервными руками музыканта. Исполняли «Времена года» Вивальди, вдруг он улыбнулся и подпел скрипке, еле слышно, как может подпеть только профессионал с очень тонким слухом. И чуть подмигнул застывшей от восхищения Мусе. Боже, как он был хорош! Как разительно отличался от Мусиных заурядных однокурсников. Даже через сорок лет, когда Виктор заходил поболтать с их общим внуком, Муся не могла взглянуть на него без восхищения, восхищения и привычной застарелой боли.