Время Обреченных (СИ)

Вновь началась пальба. Со стороны села к занятым траншеям подходили два батальона латышского полка. В траншеях, как и ожидалось, пребывали дежурные роты, основные силы особого полка квартировались в селе и в отдельных хуторах. По латышам открыли огонь захваченные в блиндажах пулемёты и десятки винтовок. В патронах теперь недостатка не было, их в блиндажах оказалось навалом, как и ручных гранат.

Основные силы 2-го Ударного Корниловкого заняли траншеи на рассвете, отбив передовым батальоном две безуспешные атаки красных. Ближе к полудню ожидался подход остальных полков и обозов Корниловской дивизии. Бой шёл за первой траншеей. Село, в котором скопились красные, обстреливали две трёхдюймовые батареи, захваченные ротами передового батальона. Огнеприпасов было вдосталь, а в резерве полковника Пашкевича имелись артиллерийские офицеры и фейерверкеры. Рота Авестьянова в этот момент стояла в резерве.

Блиндаж в шесть накатов был просторный, разделённый бревенчатыми стенами на восемь кубриков. Было накурено и шумно, ударники грелись и спали урывками у походной печки. В дальнюю от входа секцию, которую солдаты окрестили 'штабной', водили на допрос пленных. Судьба их ждала незавидная, к латышам корниловцы ничего кроме ненависти не испытывали. Ненависть была взаимна, в плен 'цветных' латыши брали редко и если брали, то подвергали изуверским пыткам. Впрочем, латыши вообще редко кого-либо брали в плен.

Пленных после допроса выводили за бруствер и расстреливали. Руководил допросом недавно прибывший из полкового КРП(5) поручик Яблоков, по большей части скучавший. Ни одной ценной птицы пока что не попалось. Был здесь и Авестьянов, Яблоков настоял на его присутствии.

– Рымчук! Ведите следующего, – приказал поручик.

– Слухаю! – фельдфебель открыл дверь и махнул рукой.

В кубрик втолкнули избитого, одетого в офицерский, заляпанный кровью, китель "товарища". Вид его, не смотря на немалый рост и широкие плечи, был жалок, из него словно стержень выдернули.

– Ось так! – ощерился Рымчук, усаживая пленного на табурет. Потом уставился на него в упор. – Так цэ жид!

– Ты чего мелишь, Остапыч? – спросил у Рымчука Авестьянов. – Какой он жид? Ану позови хлопцев, пускай портки с него стянут.

– Нашо? – удивился фельдфебель. – Ось бачьтэ, вашбродь, нис як у горобця, очи наче у жабы!

– Разберёмся, – хлопнул по столу Яблоков, пресекая спор. – Где тут его бумаги… Ага! Ну-с, посмотрим, посмотрим… – поручик прищурился, поднеся к керосиновой лампе удостоверение комиссара. – Так он, голубчик, голландец!

– Голландец? – удивился Авестьянов. – Здесь в России? Понятно, отчего он по-русски два слова еле-еле…

– Та жид вин з Голландии, – гнул своё Рымчук. – Хлопцы кажут, вишать трэба…

– Стало быть, ещё один товарищ из Коминтерна, – Яблоков отложил удостоверение. – В Харькове ко мне один субчик попал, с виду латыш латышом… Начали крутить, дошли до фамилии Судрабс. Оказался дальним родственником по отцу того самого Лациса… Рымчук, уведите, всё одно идиша я не знаю.

– Слухаю!

Пленный попытался вскочить, видимо понял что его ждёт, но был тут же впечатан в пол тяжёлым крестьянским кулаком фельдфебеля.

____________________

(1) ВСЮР – с января 1919 г. все белые армии под руководством Деникина стали называться Вооружёнными Силами Юга России

(2) дровни – широкие крестьянские сани нефургонного типа. Зимой использовались взамен телег.

(3) Реомюр – 1R = 1,25С

(4) та же "будёновка". Появилась в РККА в конце 1918 г. и до конца гражданской называлась богатыркой.

(5) КРП – контрразведывательный пункт. Во ВСЮР имелись КРП трёх разрядов – 1,2,3, соответственно корпусной, дивизионный и полковой.

____________________

Курск, зима 1920 г.

Погоняя матом и кручёнными, извозчик гнал сани по пустынной в этот ранний час улице. Ночью навалило снега, во дворах и соседних проулках впервые за прошедшие годы объявились дворники – степенные пожилые мужики в одинаковых старорежимных шапках с широкими номерными кокардами и в самосшитых тулупах и фартуках. Извозчичьи сани вдруг резко подпрыгнули, угодив в занесённую снегом рытвину – дорога уже года три не ремонтировалась. Возница спрыгнул, деловито оглядел сани, постоял, покряхтел с матерком, да и сплюнул, обратно запрыгнув на козлы.

– Н-но! Пшла, Дохлая! – дёрнул он вожжи и сани неспешно поскользили по дороге прочь.

Люба, барышня девятнадцати лет с бледным от частого недоедания лицом, в заношенном некогда великолепном шерстяном оренбургском платке, оставшимся от покойной матушки, да в обветшалом дамском пальтишке и валенках, шла по тротуару, попеременно меняя устающие от тяжести чемодана руки. Она то и дело опасливо озиралась, словно ждала невесть какой угрозы, и чуть не каждую минуту поплотней запахивала свободной рукой воротник, защищаясь от стылого ветра.