Время Обречённых

Штаб-майор изобразил на лице загадочность и с кривляющей интонацией, имитирующей нудную манеру речи капитана Власьина, продолжил:

– "Знаете ли, сударь, эти ваши забабоны – полнейший вздор!" Ой, что тут началось! Колпаковский как напал на Власьина, как напал! А тот ему: "если у вас там в эскадре было так принято, то хрен бы с ним. Но не смейте эти дурацкие суеверия насаждать здесь. У нас тут из разных мест собрались и везде говорят "последний". Моряки тоже так говорят". В общем, спор перешёл в затяжную баталию. И знаешь, Вольф, я впервые был на стороне Власьина. А он ещё припечатал Колпаковского, грит ему: "последний – это идущий по следу, а крайний – вышедший к краю, потом – всё! Амба!" И ладонью так себя по шее полоснул.

– А трубка?

– Трубку он курил и не заметил, как потухла. От досады в запале да с благим матом трахнул ею об стол. Треснула она.

– Жаль. Хорошая была. Пеньковая.

– Да чёрт с нею, с трубкой этой!

– Ну прости, Егор. Видать, не настолько я обрусел, чтобы этот спор так меня взволновал.

– Ну ты даёшь, ей-богу… Ладно, Вольф, пошли. Через… – он глянул на часы, – через тринадцать минут Лютиков всех в кают-компании собирает.

У лётчиков "Макарова" имелась своя кают-компания. Впрочем, морские офицеры бывали здесь не редко, как и пилоты у моряков. Тут почти отсутствовал голый металл; помещению, по возможности, старались придать вид офицерского собрания, словно бы оно размещалось где-нибудь в гарнизоне на берегу. Плотные жёлто-кремовые шпалеры на стенах; на полу сдвинутые впритык друг к другу красные ковровые дорожки; кофейные, игральные, журнальные столики; в углу у кадки с молодой бразильской пальмой, привезённой кем-то в виде побега из ялтинского Никитского ботанического сада, размещался бильярдный стол. Книжные шкафчики; музыкальный уголок, где сейчас стояли оставленные хозяевами гитары – шести- и семиструнка; электросветильники с перламутровыми плафонами в виде вошедших в широкое употребление в жилых домах цветочных бутонов; а вместо окон два иллюминатора.

Народу в кают-компанию набилось густо и даже с избытком, такое наблюдалось здесь довольно редко. Помимо пилотов присутствовали свободные от вахты (как теперь по-морскому стали называть дежурства) офицеры стартово-командного пункта и начальники техслужб. Сдвинули поплотней скамьи и стулья, расселись кто по компаниям, а кто и по подразделениям. Гомонили, шутили, пускали вверх папиросный дым.

Когда вошёл вестовой матрос и, отыскав взглядом подполковника Дубинина, юркнул к нему и что-то сообщил на ухо, гомон затих на добрые полминуты.

– Господа, прошу внимания, – встал и обратился Дубинин, отпустив жестом вестового. – Полковник Лютиков задерживается.

Командир истребителей прищурился и с лёгкой улыбкой произнёс:

– Просьба всем – не расходиться.

Послышались смешки, его шутку оценили.

Ждать пришлось около двадцати минут, за этот временной промежуток Зиммель успел наслушаться самых разных версий по поводу объявленного общего сбора. Соседи – его подчинённые из торпедоносных эскадрилий, склонялись к мысли, что будет объявлено о плане первой фазы учений, а сидевший чуть поодаль поручик из разведзвена предположил, что у границы закрытой зоны появились британские подлодки и что пока их всех не отгонят, так и будем куковать неизвестно сколько.

И вот все разговоры резко оборвались.

– Господа офицеры!

Загрохотав отодвигаемыми стульями и скамейками, собравшиеся вытянулись в струнку. Вошли двое. Первым комингс переступил полковник Лютиков, за ним командир корабля капитан первого ранга Иванов 15-й.

– Вольно! Садитесь, господа, – отдал распоряжение Лютиков.

Когда все расселись на четверть минуты наступила тишина. Лютиков и Иванов 15-й заняли отведённые им места за столом. Зиммель, как и все, застыл, приготовившись ловить каждое слово командира. И с любопытством, но не в открытую таращась, рассматривал каперанга, которого за всё время службы на корабле видел от силы раз десять – в основном на построениях. Номер после фамилии капитана заинтересовал Вольфа с первых же дней, ещё в бытность свою сухопутным лётчиком, он слыхал про такие номера, но особого интереса они тогда у него не вызвали. Но попав на "Макаров", любопытство взяло верх и как ему объяснили офицеры-моряки, номер говорил о давней морской династии Ивановых, первый из которых стал офицером по приказу Петра I, получив производство то ли из простых матросов, то ли из денщиков какого-то боярского сына за знания и умения, обретённые в Голландии. С тех пор и пошла морская офицерская династия Ивановых. К несчастью, она едва не оборвалась в Гражданскую – отец, дядьки, старшие двоюродные и троюродные братья каперанга, Ивановы 13-е, 14-е и 15-е были убиты матросами и комиссарами. Кого запытали в Гельсингфорсе, кого закололи штыками в лицо в Петрограде, кого бросили за борт связанными в Севастополе или забили насмерть ранеными в крымских госпиталях, где лечились от ран, полученных в боях на Чёрном море в Мировую. А кто-то пал в бою на Амуре, где матросы флотилии не поддались большевицкой пропаганде и сражались против красных.