Время Оно

И живых зверей у Каламута Девятого было немало: страшно сказать, ходили там львы рычащие и пардусы быстроногие, птицы строфокамилы, летать не могущие, и северные морские звери клыкастые, и слоны. Слонов я сам видел у Раджи Капура, который сам про себя поет, что, мол, бродяга, хоть и богат несметно, и сам на них катался верхом. Только под седло они не годятся, потому что даже степняк так широко ноги расшеперить не сможет. Не зря сказано: как ни ширься, а один на всей лавке не усядешься. Для того на спинах у слонов особые домики строят. И понужают лопоухих не шпорами, а стрекалами.

До царя звери хищные добраться не могли, потому что отделял их обиталище от царских покоев глубокий ров, налитый непростой водой. И все царские гости вдоль этого рва гуляли, любовались и ужасались.

А летучих птиц было видимо-невидимо, жили они не в клетках, а под сводами на ветвях — там ведь и живые деревья росли, целый лес, чуть поменьше нашего. Тысячи слуг целыми днями очищали дворец от птичьего помета, но не поспевали — бывало, и на Каламута капало. Терпел. Да. А птичий помет мешками тащили на огороды, и урожай от него был такой, что даже нищим хватало.

Были птицы с пчелу величиной, были и с быка. Ну не с быка, а с барана точно. У царя даже птица-секретарь имелась — он ей одной государственные секреты поверял. Кроме одного…

Счастливо жил Каламут Девятый, жен держал до тысячи. Ловко устроился: первой жене скажет, что пошел ко второй, второй — что к третьей подался, и так далее. А сам пойдет в свой птичий сад, зонтиком прикроется — объяснять, что такое зонтик, или сам смикитишь? — прикроется и сидит, птичье пение слушает. А особенно ему нравилась желто-зеленая пташка канарейка — уж больно жалобно пела.

Слушает, сам о жизни думает. Много он о жизни думал и наконец додумался. Что же это получается? Чем жизнь-то кончается? Известно чем. Обычные люди это сызмальства знают, а до него лишь к матерым годам дошло. Помирать — не в помирушки играть. Надо что-то делать.

Первым делом он жен разогнал — жизненные силы беречь надобно! Да и денег на этом сберег немало и выписал к себе со всего света лекарей. Они советуют, что надо кушать и сколько, какой кусок проглотить, а какой мимо рта пустить, велят бегать, прыгать, даже на голове стоять, только недолго.

Вторым делом он запретил при себе про Смерть поминать. Если у него, к примеру, любимый советник окочурится, то придворные докладывают: уехал, мол, в дальние страны и не велел ждать. И воеводам своим, тысяченачальникам, указал в донесениях не писать, сколько воинов на поле брани полегло. Те и рады, понятно, что воевать нынче можно как попало. И много они извели нашего брата понапрасну…

Даже кладбища все велел срыть и садами засадить либо ристалищами застроить, чтобы надгробные камни глаз не мозолили.

А еще он решил — ну, это ему, видно, Мироед подсказал — сделать во дворце новые ворота. Такие крепкие и могучие, неприступные и непробиваемые, чтобы Смерть, даже когда он тяжело заболеет, во дворец не могла взойти и его, Каламута, в Костяные Леса не увела. У них, правда, в стране Непростан, это как-то по-другому называлось, но смысл тот же.

Стали собирать и скупать со всего света и железо, и медь, и олово, и свинец. Денег не хватает, пошло в расход все золото и все самоцветы, фернампиксы и ониксы. Потом ковры ободрали, заморским купцам по дешевке спустили. После и до панбархата с виссоном дело дошло.

Распродал соседним государям всех любимых зверей и птиц в промен на руду и готовые слитки. Одну пташку канарейку оставил, потому что она жалобно поет, а он под ее песни плачет — себя жалеет.

Разогнал и врачей, одного шарлатана горбатого не разогнал, поскольку тот верный был и жалованья не просил.

Дворец опустел — погнал Каламут Девятый всех слуг добывать руду и черный горюч-камень. Чтобы такие ворота отлить, жару ведь много надо.

Так много, что все деревянные дома в стране велел разобрать на дрова и все леса повырубить — прости, батюшка бор, что в твоем присутствии такие ужасы рассказываю.

Ладно, постарались тамошние литейщики, отлили ворота двухстворчатые, изготовили петли для них в два человеческих роста. Три года створки навешивали, как уж поднимали — не ведаю. Должно быть, слонов запрягали или с горными варкалапами договорились. Народу при этом погубили без числа, только про это царю не доносили, запрещено ведь.

Вышли ворота не плоше тех, что я в Мироедовом царстве с помощью разрыв-травы отворил. Но в Непростане про эту траву не слыхали, да и не растет она там.

Натащил царь во дворец съестного припасу (эх, мне бы хоть кусочек), вытащил из хитрого устройства железный шкворень — закрылись ворота изнутри на тяжкий засов.

Сидит один в пустом дворце, канарейку слушает и мыслит: «Ломись, ломись, безносая, до меня все равно не доберешься».

А царство кругом пустое стоит — весь народ разбежался. Тишина. Только глупая канарейка свищет в клетке из простых прутьев.

Вот полночь наступила. И слышит царь Каламут тяжелые шаги — даже слон так не ходит, даже зверь бегемот. Бух, бух!