Время орка

— Если ты ещё не выбрал себе угла, то можешь лечь здесь. — Старик указал Ошу на кучу соломы и сухого мха, находившуюся у входа в пещерку с припасами. — Когда меня нет, они иногда таскают отсюда еду. Сделать это будет труднее, если придётся перешагивать через тебя. У меня сегодня ещё много дел.

Поднявшись с поленницы, старик устало потянулся и пошёл прочь, постукивая по камню своей отполированной от долгого использования палкой. Сначала Ош немного удивился. Какие дела могут быть у орка средь бела дня? Но потом чуть не рассмеялся. Что солнце может сделать Ушану? Ослепить его второй раз?

Пещера была практически полностью завалена свёртками, мешками и грубыми, сплетёнными из молодой коры корзинами, заполненными дикими кореньями и плодами. Устроившись у входа, Ош решил, что нужно будет вырезать для Ушана новую серьгу в благодарность за угощение и тепло. Конечно, он понимал, что ещё не скоро станет своим, но это всё равно было лучше, чем остаться одному.

Подложив руки под голову и зарывшись в сухой мох, Ош попытался уснуть, однако на этот раз мир грёз не принёс желанного покоя. Стоило орку провалиться в его глубины, как из тёмного марева, напоминавшего ночной туман, освещённый лунами-близнецами, возникло призрачное лицо с горящими голубым огнём глазами. Взгляд, который Ош однажды уже почувствовал на себе тогда, в лесу.

— Не бойся… Ош…орк, — услышал он тот самый шелестящий голос, долетавший до него из клубящейся тьмы, — не надо… бояться…

От этого голоса веяло таким замогильным холодом. Холодом и невероятной, непостижимой тоской…

— Кто ты? — спросил Ош, просто чтобы сказать хоть что-то.

— Не помню… Давно… не помню…

Убедившись, что жуткий дух слышит его, Ош решился задать вопрос, который уже не первый день крутился у него в голове:

— Это ты спас меня или это был Алим?

— Да… — выдохнул Безымянный, как решил называть его про себя Ош.

— Я не понимаю.

— Ты поймёшь…

— Что тебе нужно от меня?

— Мне… нужно вспомнить…

— Что вспомнить?

— Что это… значит… быть… как ты…

Голос Безымянного угасал, словно огонь лучины, которую задувает сильный ветер. Слова всё труднее давались ему, превращаясь в несвязное эхо.

— Как я? — переспросил Ош. — Быть орком?

— Живым…

Глава четвёртая. Мир тьмы

Довожу до вашего сведения, что человек, о коем вы справлялись, всё ещё жив и, несмотря на юный возраст, исправно работает в счёт провинностей перед короной и государством.

М.Б. Записка в королевский секретариат

Открыв глаза, он не увидел ничего. Здесь, в сердце горы, тьма была, как всегда, абсолютной. Эдуард мог поднести к лицу руку, почувствовать кожей своё жаркое, хриплое, как у всех каторжан, дыхание и не разглядеть собственных пальцев.

Человек, долгое время пребывающий в такой непроглядной темноте, начинает забывать, как выглядит свет. Его слух становится слухом летучей мыши, улавливающей мельчайшие шорохи. Его кожа превращается в чешую рыбы, способную ощутить малейшее колебание окружения. Человек перестаёт быть человеком, превращаясь во что-то иное — создание без света, надежды и будущего.

«Я должен выбраться отсюда, — уже в который раз подумал Эдуард. — Должен выбраться отсюда, пока это место не поглотило меня».

Хуже еды здесь была только вода. Пахнущая серой и мочой, она не годилась даже для мытья полов, но другой просто не давали. Тоннели, которые каторжане прокладывали при тусклом, болезненно-голубом свете чадивших копотью факелов, грозили в любой момент обвалиться, похоронив под неподъёмным слоем породы людей, вгрызавшихся в каменную плоть горы. Однако хуже всего была темнота. В ней он чувствовал, как сходит с ума, как странное, пугающее нечто окружает его. Эдуард начинал слышать голоса, плач, а порой — даже ощущать чьё-то присутствие за своей спиной. Иногда он слышал отца и не знал, воспоминания это или крепнущее внутри него безумие. Неужели злые языки, возводившие хулу на его родителей, были правы? Неужели в крови, что течёт по его жилам, та же слабость? И безумие прорастёт в его душе, лишая свободной воли и рассудка? Нет, он не верил в это. Отказывался в это верить.

К плечу Эдуарда прикоснулись холодные, тонкие пальцы, и он чуть заметно вздрогнул.

— Чего не спите, ваше лордство? — раздался в темноте мягкий голос старого Хэнка, и Эдуард облегчённо выдохнул.

— Я же просил тебя не называть меня так.

Старик тихо засмеялся, но этот смех быстро перешёл в утробный, надрывный кашель. Эта судьба ждала всех, кто провёл в шахтах Гнезда Олофа столько же, сколько был здесь Хэнк.

— Мне кажется, что моё время приближается, — сказал старик, уняв наконец спазмы, раздиравшие грудь.

— Не говори ерунды, — отчитал его Эдуард. — Ты ещё на моих похоронах прокашляешься.