Читаем Время Освенцим полностью

“Да, жизнь – трудный объект, скрытный. Хотел бы даже сказать – противоречивый, с характером. Что бы я с ней ни делал, всегда все выходило иначе, чем я изначально представлял себе. Всегда случалось что-нибудь непредвиденное, не по моему разумению, не по плану. И тогда приходилось задумывать заново. В мягкой темноте глубинных шевелений, в которые я проникал, всегда оставалось что-то малое, ютящееся – то, что поспешно впитывалось куда-то и ускользало в неуловимой плавности… Одно могу сказать точно: жизнь требует к себе изощрений. Она на ходу приспосабливается, может предсказывать то, что к ней собираются применять, и опровергать то, что позволила о себе узнать. И тогда неизбежен тупик: познание переходит в борьбу, а борьба – в игру… Череда бесконечных притворств… То, что для нас многотрудный практический опыт, для нее – бодрящий стимул к развитию… Да, вот так, небрежным движением – взять и искоренить свои свойства, напрочь отказаться от части самой себя… Я всегда был дилетантом в наших отношениях. Я помогал ей изучать себя. В этих отношениях для нее обязательным было неравенство в ее пользу: я делал один ход, она – два; я ходил по правилам, по клеткам и линиям, она – без; в противном же случае, если я уличал ее, мне оставалось играть с самим собой. Я понял свою ошибку – я уловил ее правило”.


* * *


Cудьбы слов.

Они есть у каждого. У имен – самые невероятные.

Они складываются из деяний, которые связаны со словами, которые от них совершались. Это не образы, стоящие за лексическими значениями, это их роли, то, как они сослужили людям, чем стали, что дали или вобрали. Кроме того, что слова называют предметы, они сами – тоже сложившиеся предметы, малые и большие, твердые и расплывчатые, одноликие и многоликие, соседи, хищники, игроки, преступники. Возможно, Библия в этих сферах – огромный чан, в котором и над которым парит, роится большинство всех имен. Она – хранитель, поддерживатель, и она же ловушка.

Скорее всего, имена убийц – это глыбы.

Асимметричные, полые, с выпуклыми кратерными раструбами. Фобосы и деймосы. Раздутые останки заглотанного будущего с радиальными сечениями аорт – рельефно-затененными кольцами – фамильных историй бессмертия. В каждом из них – изъятые куски нас, нашего выхолощенного мира, отринутые наследия, начала начал, альфы и омеги, античности и атлантиды – альтернативные имена человечества, высокоэкологичные, лучшие. Скорее всего, имена убийц – это топонимы – знаковые столбы, табло, сигнальные указатели, неподъемные кладбищенские кресты – раскинувшие корневища, обросшие шлейфами. Светопоглощающие вещества, хламная поэзия подтекстового концентрата.

Во всех языках мира они самые послушные и тихие.

Они живут в этих языках, ловчась, прячась, бесхозные, и не могут раствориться, засаженные в именные указатели, застрявшие в ссылках, сносках и комментариях. Они готовы упоминаться всуе, быть второстепенными членами, писаться и произноситься с ошибками, двоиться, отражаться, искажаться, сокращаться, беспорядочно склоняться, перепутываться, рифмоваться, ложиться на музыку, выстраиваться по ранжиру, складываться в звенья, ступени, ярусы, карманные словари, записные книжки, домашние скороговорки, детские считалочки. Они рады заслоняться псевдонимами, объединяться в тезках, становиться кличками, прозвищами, ругательствами, давать начало фамилиям, терминам, понятиям. Они готовы ко всему, лишь бы их не упоминали по назначению – по первому, начальному, истинному смыслу, особенно всех вместе, в одном предложении, списке, ряду. Однокоренные части речи со свойством абсолютного отталкивания – несочетаемые, не допускающие друг друга – антагонимы. Независимые концепции антибытия, самостоятельные категории деноминативности. Отказники, ампутанты, замененные подделками ради спасения своих носителей, ради живительного забвения, разобщенности и обнадеживающего одиночества.

После каждого в их списке – нарастающий интервал молчания.

Здесь и мое имя. Здесь оно не стало моим. Отсюда оно не сложилось. Отсюда я остался неназванным.


* * *


Сначала мы сортируем настоящее -

нумеруем – чтобы практически ориентироваться в нем.

Для этого придумано летоисчисление. Затем, когда время переходит в категорию прошлого, наполняется содержанием и затвердевает, оно становится знаком, приобретает имя. Рождается история. Год первого ядерного взрыва, год первого полета человека в космос. Хрононимы – именные знаки прошлого. Помпеи, Хиросима, Освенцим – география времени, города истории.

Прежде мы проживали настоящее, понимая его.

По истечении, правильно прожитое и израсходованное, оно становилось ясной определенностью, послушно занимало свое место, укладывалось в соответствующей нише, цепи, вписывалось в скрижали. Физика благополучно усыхала в слово.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Заберу тебя себе
Заберу тебя себе

— Раздевайся. Хочу посмотреть, как ты это делаешь для меня, — произносит полушепотом. Таким чарующим, что отказать мужчине просто невозможно.И я не отказываю, хотя, честно говоря, надеялась, что мой избранник всё сделает сам. Но увы. Он будто поставил себе цель — максимально усложнить мне и без того непростую ночь.Мы с ним из разных миров. Видим друг друга в первый и последний раз в жизни. Я для него просто девушка на ночь. Он для меня — единственное спасение от мерзких планов моего отца на моё будущее.Так я думала, когда покидала ночной клуб с незнакомцем. Однако я и представить не могла, что после всего одной ночи он украдёт моё сердце и заберёт меня себе.Вторая книга — «Подчиню тебя себе» — в работе.

Дарья Белова , Инна Разина , Мэри Влад , Олли Серж , Тори Майрон

Современные любовные романы / Эротическая литература / Проза / Современная проза / Романы
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза