Время падающих звезд

Великий, бессмертный Ме, выполни самое большое желание моей жизни, испари этого профессора, излучи его, преврати его в термоэнергию! С горечью в голосе я сказал: «Дайте мне уголовный кодекс. Я хочу знать, сколько лет полагается за незаконное лишение свободы».

Он поставил книгу обратно на полку. Его лицо приняло выражение профессорской строгости, и строгим был также и его тон, когда он попросил меня присесть. Гразме сел за свой стол, порылся в ящике. Меня больше не интересовало, что он еще хотел сказать мне. Моя попытка провалилась, я должен быть рассчитать это заранее. Но я сказал в последнем безвыходном волнении:

— Вы мне не верите, я считаю это очень странным, потому что другие, например, доктор Калвейт, вошли в мое положение. Мне не ясно, на чем Вы хотите обосновать Ваш диагноз. Я должен оставаться здесь, чтобы Вы, если говорить словами Шекспира, «смогли проникнуть в тайну моего сердца». Попробуйте, профессор. Долго Вы не сможете держать меня здесь. Я не буйствую, встречаю всякого с приличием и уважением. И чем Вы хотите меня попрекнуть? Безвредной историей о спутнике Юпитера и Ауль? Я от этого отказался. Вам нужно письменное подтверждение?

Я говорил спокойно и деловито, на какое-то мгновение мне показалось, что я оставил впечатление. Но я не предполагал, что ждало меня. Гразме вытащил козырь, карту, о которой я ничего не знал. Теперь он пустил ее в игру с разрушительной деловитостью.

— Неплохо придумано, — начал он. — Значит, другие вошли в Ваше положение. Ну, ладно, это недостаток других. Меня Вы не сможете водить за нос такой байкой. Розуита, несчастливый брак — наврал с три короба и на полном серьезе думает, что старика Гразме можно обвести вокруг пальца. Сейчас я прочту Вам кое-что, навострите уши…

Гразме вынул бумагу из ящика и прочел: «Милая Ауль, моя Звездочка! Это письмо моя жена передаст Фритцхену. После моего возвращения с шестой луны для меня началась черная полоса. Я не мог представить доказательства, где находился пять с половиной месяцев. И тогда по глупости я сказал правду. С тех пор один чокнутый профессор проверяет мое душевное состояние. Но я еще не сказал тебя самого плохого. У меня украли передатчик. Ауль, моя звездная девочка, ты знаешь мой адрес. Наверняка, Фритцхен или другие роботы, смогут вытащить меня отсюда. А лучше, посоветуйся с бессмертным Ме. Я жду весточки от тебя и обнимаю тебя. Твой несчастный Ганс».

Гразме положил лист бумаги обратно в ящик стола.

Во время его чтения я осунулся, мне казалось, что я слышу хохот миллиона дураков. Йоханна отдала мое письмо, адресованное Ауль, профессору. Я не сомневался в том, что она сделала это с лучшими намерениями, в заботе обо мне. А хитрец Гразме дал мне выговориться и проводил свои исследования. Мне казалось, что я словно стоял совершенно голый перед ним, беспомощный, как ребенок, который наказан всесильными взрослыми, что он не делал.

Но хуже всего было то, что с этого момента для меня исключалось любое другое объяснение. И что я бы ни сказал, могло повернуться против меня. И, в то время, как я понял это с ужасающей точностью, меня сразу же охватило глубокое отчаяние. За всё приходится платить, фаталистично пронеслось у меня в голове, и для всего есть компенсация, так же, как Велленталь следует за Велленбергом. После радости — траур, после смеха — слезы. Ты увидел клочок будущего, теперь расплачиваешься этим настоящим…

Профессор сидел передо мной словно судья.

— Так вот, для меня было новостью, что уже есть почтовое сообщение с Юпитером. Ну ничего, с этим мы справимся. Радуйтесь, что у Вас такая понятливая жена. Она беспокоится о Вашем здоровье. Попытайтесь же, Бога ради, подавить свои сумасбродные мысли, мы же неглупы. С завтрашнего дня мы попробуем сделать это холодной водой…

Будь это в моих силах, я продел бы кольцо в твой нос… Но зачем волноваться, он в этом не виноват. Только дети и наивные люди выкладывают все начистоту. Да, я был настоящим простофилей, говорил тогда, когда следовало молчать и хитрить. Подавлено я сказал: «Вы правы, господин профессор, я поступил необдуманно. Я сожалею о письме. Но почему Вы не расцениваете все это как безобидный тик? Не потешится ли однажды каждый с сумасбродными мыслями? Какие нелепицы позволяете Вы себе время от времени, господин профессор?»

Мой вопрос раздосадовал его.