Время пастыря

На чердаке в дальнем углу лежала куча самых различных книг, газет, журналов. Целые собрания копий картин из галерей Лейпцига, Дрездена, Эрмитажа. Много книг по искусству, истории. Попадались школьные учебники. Правда, на одном из них стояло название: «Новый арифметический задачник. Часть 1. Москва 1914 год». А так, все послевоенное. И оно будет когда-то для исследователей представлять интерес, уже другой человек будет глотать пыль чердаков в своем поиске. Но это еще будет, и меня оно вовсе не касалось: забавная психология.

Просидел несколько часов, просматривая все до последнего томика, до последней завалявшейся в пыли странички. Попытался сортировать по времени, по еще каким-то критериям, но все безрезультатно. Привлекла внимание груда какого-то тряпья. Поверх нее лежало несколько старых гармошек, экспонатов для сельских музеев, в которых, кроме ручных прялок, кросен, кос, топоров, «желязков» – утюгов на печных углях, ничего такого и не имелось. Как уже говорил, такими лапотными мы представлялись, точнее сами себя представляли, что иные туземцы с какого-нибудь захудалого тихоокеанского островка и то оказались побогаче в своем историческом наследии, добавив ему фантазии. Нам не надо фантазии, нам важна историческая достоверность. Подальше лежало несколько согнутых и неиспользованных, не сделанных ободов для колес. Видимо, надобность в них отпала, когда в конце девятнадцатого века открыли при местной лесопилке свой колесо-обозный цех. Василь у кого-то эти обода нашел да и притащил. Рядом фонарь-керосинка путевого обходчика, шклюд (специальный топор для теса бревен, с появлением лесопилок надобность в нем практически исчезла, так же как и специальность тесляра) с личным клеймом мастера. Судя по отполированной и очень похожей на бивень мамонта рукоятке, или, как говорили плотники, топорищу, поработал он немало. Был он не литой, а кованный. Значит, возраст имел за столетия…

Одним словом, чего только не попадалось на глаза. Чердаки старых сельских хат – своеобразное хранилище многих семейных вещей, даже реликвий, порой передаваемых по наследству, и эти нехитрые вещи с десятилетиями становились вначале простым напоминанием о годах, утекших по реке времени, а затем превращались и сами в носителей того утекшего времени. Может, в этом и состояла их ценность?

Переложил на другую сторону чердака гармоники, штуки три или четыре, отбросил тряпье, и… уткнулся в газеты. Чисто машинально принялся их ворошить, перекладывать. Внизу, на самой что ни на есть льняной тресте, которую в те времена использовали для утепления потолков, прижимались друг к дружке книги. Сердце екнуло. Вижу императорские указы, другие документы и ту самую бухгалтерию, о которой говорилось на «Лунінскай восені»: она исчезнуть не могла. И еще ряд самых различных изданий, периодика тех далеких лет. С трудом, но поверил в удачу.

Увидев мое запыленное улыбающееся лицо, Ганна спросила:

– Что-то попалось?

– Попалось!

– И слава Богу!

Стал сносить книги вниз, передавать жене, которая их бережно укладывала в автомобиль.

– Вы бы постлали что, – посоветовала Ганна, – а то машины жалко.

Мы с женой переглянулись и улыбнулись: главное, чтобы книгам было удобно.

Шел мелкий прерывистый дождь. Небо то затягивалось тучами, то пятналось синевой, и тогда над Лунином скользил широкий солнечный луч, отражаясь в лужицах. Заглядывал в окна домов, заставлял жмуриться о чем-то весело щебетавших детишек, в руках которых пестрели пакетики со сладостями. Их дружная, не обращавшая ни на кого стайка пролетела по улице и скрылась за соседней хатой.

Дома мы долго вытирали книги от пыли.

На некоторых реликвиях, таких как «Царская и патриаршия грамоты об учреждении Святейшего синода с изложением православного исповедания восточно-католической церкви. Москва. В синодальной типографии 1839 год», разные выпуски книжек «Троицкие листки, духовно-нравственное чтение для народа. Издание Св. – Троицкия Сергиевы Лавры», а также более ранние метрические и другие книги, время особенно поусердствовало. На грамотах рукой священника Паскевича написано:

«1840 года февраля 4-го дня получены сии царская и патриаршия грамоты, за которые уплачено из церковной кошельковой суммы 20-дцать копеек серебром. Священник Г. Паскевич».