Время Паука

Когда стюардесса предложила мне завтрак, я отказался, но, подремав несколько минут, открыл глаза. Мы пролетали над равнинами Умбрии. Мне исполнилось сорок восемь лет, половина жизни была уже позади, вернее, семьдесят пять процентов жизни, а может, и больше, может, все девяносто девять процентов были уже позади. Жизнь оказалась непостижимо короткой. Наверное, именно поэтому я не хотел ставить свою фамилию на переплетах книг. Человеческое тщеславие и кривляние под глянцем культуры теряли свое значение рядом с той бесконечной сказкой, в которой мое присутствие было мимолетным. Я научился не обращать внимания на несущественное. С детских лет я знал другое летосчисление, отличное от летосчисления глянцевых журналов и книгоиздания. Когда я был маленьким, мы с отцом увидели кусок янтаря, которому было много миллионов лет, и в нем лежал такой же старый паук. Я жил на Земле еще до возникновения на ней жизни четыре миллиарда лет назад, я знал, что Солнце скоро превратится в красного гиганта и задолго до этого Земля станет сухой, безжизненной планетой. В таких случаях человек не станет записываться на курсы норвежской традиционной росписи по дереву. У него не хватит для этого душевного спокойствия. И на литературные курсы он тоже не пойдет. Тут уже не до того, чтобы таскаться по кафе и говорить, будто начал "что-то писать". Может, кто-то и пишет, в этом нет ничего плохого, но никто не пишет, чтобы писать. Наверное, пишут, когда имеют что-то за душой, когда знают слова, которые могут утешить людей, но никто не садится и не пишет только ради того, чтобы писать или ПИСАТЬ. Однако некоторые поэты позируют на подиумах. Поднимайтесь сюда, уважаемые дамы и господа! Добро пожаловать на ежегодный показ коллекции от "Ки-пенхойер и Вич"[28]. У нас есть одна модель, которая должна вас заинтересовать. Это изысканный роман от "Армани", совершенно неповторимый в своем жанре. И здесь же мы видим поэтическую новинку от Зуркампа[29] — "mit Poetenschal natiirlich… und mit Ord und Datum, bitte"³⁰.

Я устал. Но "Помощь писателям" уже ушла в прошлое, одна литературная эпоха миновала. Я больше никогда не вернусь на международные книжные ярмарки. Однако я решил попробовать спасти свою жизнь.

Когда мы приземлились в Неаполе, я первым вышел из самолета. Пробежав через зал прибытия, я упал на заднее сиденье такси позади шофера и велел ехать в Амальфи. Ему наверняка не часто приходилось везти пассажира так далеко.

Я никогда не был в той части побережья, но мне неоднократно рекомендовали провести несколько дней в очаровательном городке на берегу Салернского залива. Об Амальфи мне рассказывала Мария, она была там в детстве на каникулах. Роберт тоже часто вспоминал поездку в Южную Италию, которую совершил еще до того, как Венке ушла от него.

Мы проехали мимо Помпеи, и я представил себе жителей этого города за несколько минут до извержения Везувия. Как только перед моим мысленным взором появилась эта картина, я попытался ее прогнать. То, что я увидел, можно было определить одним словом — vanitas, суета. Раздался грохот. И Везувий обрушил свой гнев на всех этих кривляк.

Когда мы перевалили через гору и стали спускаться к берегу мимо лимонных рощ, я попросил шофера отвезти меня в отель "Луна Конвентино", о котором много слышал. Я не знал, есть ли там свободные номера, но до Пасхи оставалась еще целая неделя.

Свободных номеров оказалось достаточно. Я выбрал пятнадцатый, к счастью, он был не занят, предупредил, что проживу у них не меньше недели, и вскоре уже сидел перед окном и смотрел на море. В комнате было два больших окна, перед вторым, опершись о подоконник, примостился Метр, он тоже глядел на море. Солнце стояло довольно низко, было примерно четверть десятого.

Я склонился над старинным письменным столом. За ним когда-то сидел и писал Хенрик Ибсен, я слышал, что он останавливался в пятнадцатом номере этого старого отеля, бывшего в четырнадцатом веке францисканским монастырем. Именно здесь он закончил работу над "Кукольным домом", теперь тут висел его портрет.

Я вдруг подумал, что вырос в кукольном доме. И снова вспомнил то, что всегда пытался забыть, и это была не сказка, которую я написал на обоях маминой спальни, это был кошмар, уходящий корнями гораздо глубже. Я чувствовал угрозу, исходящую от темной холодной бездны под тонким льдом, на котором я танцевал.

В этой самой комнате Ибсен учил Нору танцевать дикий паучий танец, тарантеллу, рассуждал я, собственно, это был танец смерти. Укушенный тарантулом человек танцует, пока не падает замертво. Пауком был, разумеется, адвокат Крогстад, раньше я никогда не думал об этом, но теперь это удивило меня. Я невольно улыбнулся. Я попал в Неаполь случайно. Если судьба существует, она очень иронична.

Бросив последний взгляд на море, я осмотрел свой номер. Метр уже беспокойно бегал взад и вперед по керамическим плитам. Один раз он остановился и властно взглянул на меня, указывая в мою сторону своей бамбуковой тростью.